Шрифт:
Весь этот праздник природы создавал удивительную несовместность с погребальным настроением Бунина, и оттого на душе делалось еще горше.
Вдруг он привстал, опираясь на край телеги, взглянул на показавшуюся из-за излучины дороги березовую рощицу и, не отводя от нее долгого взгляда, перекрестился. Господи, думалось ему, ведь там лежит то, что осталось от мамы, Людмилы Александровны. Та просила лишь об одном: «Ванюшка, не забывай моей могилки…»
«Прости, мама! Будущим летом приду к твоему последнему приюту, выложу его дерном, засею вокруг мак. Ты всегда любила цветы!»
Увы, отеческих могил он больше не увидал.
* * *
В Ельце он заночевал, остановившись на Большой Дворянской в доме знакомого нам присяжного поверенного окружного суда Барченко. На свое несчастье, он забыл тут свой портфель с рукописью для «Паруса», вспомнил об этом лишь в поезде.
Вагон 3-го класса, в который ему удалось втиснуться, был донельзя набит разночинной публикой, среди которой все же выделялась солдатня. И без того в тяжелом воздухе то и дело вспыхивали огоньки козьих ножек. Сидевший возле потного окна господин в пальто с круглым каракулевым воротником, давно сердито поглядывавший на куривших солдат, нервно произнес:
— Почему вы курите? Ведь дышать нечем, а здесь женщины, дети!
Солдат с выпуклыми водянистыми глазами и головой, перевязанной грязной тряпкой, со злой улыбкой прогнусавил:
— Что, трудящим и покурить нельзя?
В разговор вступила баба, лежавшая на верхней багажной полке и без остановки лузгавшая семечки. Она сплевывала в кулак, и шелуха время от времени падала на разместившихся внизу.
— Ишь, шибко грамотный какой! — со злобой проговорила она. — Воздух ему не ндравится! Можа, тебя, воротник, за окно на ветерок выставить?
Мужики, бабы и солдаты загоготали.
— Как вы смеете! — возмущается господин у окна.
— Так и смеем! — угрюмо произносит оборванный мужик в овчинной шубе и с деревяшкой вместо ноги. — Хватит, накомандовались! Теперя мы будем команды давать…
Господин молча отворачивается к окну и не отрываясь смотрит в кромешную тьму. На плечо Бунину летит сверху семечная шелуха. Мужик с деревяшкой отрывает полоску газеты и скручивает цигарку…
Так для писателя заканчивается день, который будет вписан кровавой строкой в российскую историю, — среда, 25 октября 1917 года.
ОКТЯБРЬ, 25-е
1
В тот ночной час, когда, тесно прижавшись друг к другу, Бунин разместился вместе с Верой Николаевной на узкой полке железнодорожного вагона, уносившего их к Курскому вокзалу в Москве, еще двое лежали на полу под одним одеялом в комнатушке Смольного института благородных девиц. Отдыхали два вождя. Одного вождя звали Ульянов-Ленин, другого — Троцкий.
В институт — творение великого Кваренги — еще 4 августа перебрался из Таврического дворца Петроградский Совет и ЦИК. Но вскоре отцам революции соседство с девицами стало в тягость. Видимо, юные прелестницы отвлекали, мешали им отдавать себя целиком и полностью строительству светлого будущего. Последовал начальнический приказ: «Девицам частично освободить помещение!» Тем пришлось потесниться.
Вот как писал об этой «исторической» ночи Троцкий:
«Мы лежали рядом, тело и душа отходили, как слишком натянутая пружина. Это был заслуженный отдых. Спать мы не могли. Мы вполголоса беседовали. Ленин только теперь окончательно примирился с оттяжкой восстания. Его опасения рассеялись. В его голосе были ноты редкой задушевности. Он расспрашивал меня про выставленные везде смешанные пикеты из красноармейцев, матросов и солдат. «Какая это великолепная картина: рабочий с ружьем рядом с солдатом у костра!» — повторял он с глубоким чувством. «Свели наконец солдата с рабочим!» Затем он внезапно спохватывался: «А Зимний? Ведь до сих пор не взят! Не вышло бы чего?» Я привстал, чтобы справиться по телефону о ходе операции, но он меня удерживал. «Лежите, я сейчас кому-нибудь поручу». Но лежать долго не пришлось. По соседству в зале открылось заседание съезда Советов. За мной прибежала Ульянова, сестра Ленина…»
— Идите, Перо! — неожиданно срывающимся голосом проговорил Ильич. От волнения он даже назвал соратника по кличке — Перо. Согласно продуманному сценарию Троцкий должен был появиться первым и огласить новость исторического масштаба. Поправляя на ходу жесткую шевелюру, отряхивая от прилипших соринок костюм, Троцкий поспешил в зал. Он еще раз прокручивал в голове фразы, которые сейчас произнесет перед Петроградским Советом. Через боковую дверцу Троцкий вошел за кулисы, энергично откашлялся, смачно сплюнул в пыльный угол и шагнул на сцену…
Зал был переполнен. Вентиляция засорилась, и с серых лиц скатывались градины пота. Представители губернских Советов и депутаты Петроградского Совета, завидя Троцкого, взорвались аплодисментами. Тот, нервно дернув головой, взошел на трибуну. Часы точно отметили время великого момента — 2 часа 35 минут 26 октября. Еще накануне Лев Давидович перед депутатами Совета категорически заявлял: «Ни сегодня, ни завтра вооруженный конфликт не входит в наши планы!»
Но теперь выходило так, что истинные намерения расходились со словами. Ведь не могла же партия за несколько часов коренным образом изменить тактику! По-орлиному взглянув на народных избранников, Троцкий гордо вскинул обе руки: