Ребятишки вставали, растирая глазёнки кулаками, точно разгоняли свои сны, на кухне плескались над лоханью, поливая друг другу на руки. Потом Колька двум меньшим лица полотенцем вытер, волосёнки причесал. Мать вступиться хотела – нет, Колька лучше. Он для них авторитетом становится, даром что от горшка два вершка. Но растёт парнишка. Совсем недавно штанишки сшила ему из отцовских портянок до пят (хорошо, что совсем новые от Гаврилы остались: перекрасила – куда с добром! – одежда на славу получилась), а теперь уже вон босые ноги торчат, в ссадинах все.

Туалет свой немудрёный ребятишки в три счёта одолели, к столу направились и уселись, как спали: в середине самый младший, Сеня, а справа Колька, степенно сел, по-мужичьи, только ноги ещё пола не достают. Ребята на ладошках покатали горячие картофелины, прежде чем в рот отправить, и тут Илюша голос подал:

– Мам, а соль?

Каждый день один и тот же вопрос! Дак её, соли, уже две недели в доме ни грамма не было, плошка соляная до блеска вычищена. И взять негде. И Настасья вопрос без ответа оставила, только голову подняла, в упор на Илюшку посмотрела с укоризной, дескать, чего спрашивать без толку, пустой разговор. Но тут неожиданно Колька брата поддержал:

– А у Семёнихи соль есть (Семёниха, соседка, через дорогу жила). Позавчера на станцию бегала. С солью-то ох как вкусно есть, – и посмотрел на мать.

– Что ж, её, соль-то, на станции продают, что ли? – стараясь быть спокойной, спросила Настасья.

– Зачем продают? – степенно начал Колька. – На масло меняют. Эшелоны сейчас на юг идут, к фронту, а у солдат, у них всё есть. У папки нашего небось и автомат есть, чтоб фрицев бить.

– Ему, отцу-то вашему, хорошо, уехал, и всё, воюет, и всё, а вас у меня трое на руках, – в сердцах сказала Настасья, хотя чувствовала – при чём тут Гаврила, коль одна беда на всех свалилась, одним чёрным крылом война людей покрыла – не размахнёшь.

Видимо, недовольство матери Колька умишком своим детским уловил, если сказал, точно на примирение пошёл:

– Папке тяжело, он в сапогах ходит, немцев, их в сапогах лучше бить, ноги не поранишь… – И добавил уже по-взрослому: – А мы и без соли проживём, папка с фронта приедет – мешок соли привезёт, правда, мама?

– Правда, правда, Коля. – Настасья машинально головой закачала, но думка о соли голову не покинула, как гвоздь застряла. После завтрака Настасья в погреб сбегала, стеклянную банку со сметаной притащила, в печку поставила – подогреть немного и, уже собравшись на работу, Кольке наказ дала: – Масло тут без меня сбейте, а я с работы отпрошусь, на станцию к вечеру сбегаю. Глядишь, и соль у нас будет.

Илюшка на скамейке подпрыгнул, словно кто его подбросил, даром что молчун:

– Ура! Соль будет! – И подтолкнул Сеньку в бок. Малыш от неожиданности на Кольку повалился, глазёнками заморгал, но не заревел, а только носом зашмыгал, точно понимал, насколько этот разговор важен и что своим рёвом он настроение может праздничное испортить. А Колька Илюшке кулак показал, дескать, что орёшь, как прокажённый. За столом снова установился порядок.

На станцию Настасья прибежала часам к пяти, раньше не получилось. Упёрся бригадир Василий Андреевич, как козёл на дороге – не столкнёшь. Дескать, как я тебя, Настасья, с косьбы отпущу: сама знаешь, хлеб переспевает, для фронта стараемся, а тебя нужда припёрла на станцию скакать.

– Да мне часа на два, к эшелону, – пыталась вразумить его Настасья, – масло на соль обменять – и назад. Как вернусь, так опять на жатву выйду, норму свою хоть до темноты, а сделаю.

– Ты, Настасья, не баламуть мне людей. – Василий Андреевич говорил каким-то визгливым, как у пилы, голосом, первый признак – нервничает мужик. – Сегодня тебя отпусти, а завтра весь колхоз к эшелонам побежит. Фронт, он от нас хлеба ждёт.

Василий Андреевич уже уходить собрался и вдруг тихо, точно боялся, что кто-то их услышать может, сказал:

– Ладно, Настасья, часа за два до конца работы исчезни украдкой, я вид сделаю, что не заметил…

И вот теперь стоит она на перроне, продуваемая ветром от проходящих поездов. Станция была маленькая, с деревянным вокзалом, похилившимся от времени.

Настасья не была здесь недели три. И сейчас ей показалось, что станционные постройки успели ещё больше накрениться, врасти в землю. Прошлый раз на станции было необычно оживлённо, составы подходили один за другим, стояли и на основных путях, и на запасных. Были это обычные товарняки с теплушками, битком набитые солдатами. Знала Настасья, немцы рвутся к Сталинграду, а эта станция – одна из многочисленных, связывающая двумя железными ниточками центр России с городом на Волге. Туда, в это пекло, и тянулись тогда составы, и дорога точно работала в одном направлении – на юг. На путях и по перрону разгуливали солдаты, пиликала гармошка, вспыхивали пляски, царил какой-то приподнятый дух.

Сегодня на станции было тихо. Только проходившие составы, точно ножом, распарывали застойную тишину раскалённого воздуха. И хоть по-прежнему движение было в одну сторону – на юг, подметила Настасья, что теплушек с людьми почти не было, зато шли вагоны с техникой, пушками, автомашинами, а два состава, видимо, везли танки – под брезентом угадывались их очертания. И самое главное, поезда шли без остановки, только чуть уменьшая скорость, и на стрелочных переводах колёса выстукивали яростную пулемётную дробь.