Профессор поёжился, а может, это всё-таки враги? Эмигранты. Вероятно, это плен. Или это просто сумасшедший. И неизвестно, что хуже.

Но старик смотрел в сторону. Он поправил палкой полено в очаге:

— Розенблюм вам рассказал о счастье?

Ничуть не удивившись, Профессор помотал головой.

— Нет. Розенблюм мне этого не рассказывал, — произнеся это, Профессор ощутил, что покривил душой, но не мог точно вспомнить, в чём. Что-то ускользало из памяти.

— Знаете, — старик вздохнул. — Есть старинная сказка о том, как человек взял счастье взаймы. На небе ему сказали, что он может занять счастья у человека Чапоги, что он и сделал. А потом он, разбогатев, услышал рядом с домом тонкий и долгий крик. Ему сказали, что это кричит Чапоги. Этот человек понял, что пришёл конец его займу и выскочил из дома с мечом, чтобы защитить свою семью и добро… Или умереть в бою.

Ваше дело — найти своего Чапоги. А то, что вы счастливы чужим счастьем, вы уже давно сами знаете. Тогда вы станете человеком из пустого сосуда человеческого тела. Тогда в вас появится страх и боль и вы много раз проклянёте свой выбор, но именно так и надо сделать.

Если вы сделаете его правильно, я потом расскажу, чем закончилась эта сказка.

Утром Профессор и лётчик проснулись одни. Рядом лежал русский вещмешок с едой.

На недоуменные расспросы летчика Профессор отвечал, что это были партизаны, и им тоже не стоит оставаться здесь долго…

Они шли ещё день, и вот над их головами с рёвом, возвращаясь с юга, прошли тупорылые истребители.

— Наши, — летчик, задрав голову вверх, пристально смотрел на удаляющиеся машины. — Это наши, значит, всё правильно.

Они спустились в долину.

— Нужно искать по квадратам, — сказал профессор. Он мысленно расчертил долину на шестьдесят четыре шахматных квадрата, потом выбросил заведомо неподходящие.

И рассказал лётчику, по какой замысловатой кривой они пойдут. Тот не понимал, зачем это нужно, и ему пришлось соврать, что так лучше избежать минированных участков.

Двое спускались и поднимались по склонам; наконец, на b6, они увидели остатки повозки. Мёртвая мать лежала ничком, а в спине её угнездился кусок металла, сделанный не то в Денвере, не то в Харькове. Рядом с телом женщины сидел крохотный мальчик и спокойно смотрел на пришельцев немигающими глазами. Эти глаза, как два горных озера были полны холодного кристаллического ужаса.

Мальчик схватился за колесо и встал на кривых ножках — был он совершенно гол и только что обгадился.

Двое русских забросали женщину землёй и накормили мальчика.

Надо было идти. Профессору не было жаль маленькое случайное существо, деталь природы, сорное, как трава. Он навидался смерти — и видел детей и взрослых в ужасе и страхе, видел людей в отчаянии, и тех, кто должен умереть вот-вот.

Он просто удивился этому мальчику, как решению долгой и трудной задачи, доведённой до числа, вдруг давшей целый результат с тремя нулями после запятой.

Отчасти это было радостное удивление, но теперь приходилось тащить мальчика на себе. Мальчик сидел на плечах у Профессора, обхватив его голову, как ствол дерева.

— Я усыновлю его, — бормотал сзади лётчик. — Моих убили ещё в июне — в Лиепае. А малец бесхозный. Бесхозных нам нужно защищать — белых, чёрных, и в крапинку.

— Знаете что, — сказал профессор, — он может воспитываться у меня. У меня большая квартира. Отчего бы вам и ему — не у меня. И у меня домработница есть. — Домработница умерла в Блокаду, и Профессор не понимал, зачем он солгал.

Впрочем, лётчик тоже не поверил в домработницу и строил какие-то свои планы. Раненная рука мешала ему нести мальчика. Его тащил Профессор, время от времени скармливая ему жёванный хлеб с молоком.

Ребёнок оказался хорошим талисманом — через два дня они вышли к своим. Лётчика положили в госпиталь, а мальчик был там же, у местной медсестры.

Его повёз через границу на Север совсем другой офицер. Мальчик был молчалив, и пугался громкого звука, случайного крика, а так же дуновения ветра. Но постепенно это проходило — кристаллический ужас вытаивал из глаз по мере удаления от войны.

Офицер вез его с той же целью — усыновить, поскольку раненный лётчик уже не вспоминал о своём желании. Профессору нравилось думать, что они встретятся через несколько лет, может быть, через двадцать лет, вероятно на экзамене… Ну-с, молодой человек, а изобразите кривую…

Впрочем, в Профессоре возникло необычное беспокойство и тревога. Ему пришлось подробно описать свои приключения, два раза его допрашивали.

Прошло полгода, и Профессор, уже готовясь отбыть на родину, вдруг снова встретился с тем странным стариком, которого он нашёл в безвестной долине. Он приехал на машине на их аэродром, всё так же одетый в зелёный френч.

Накануне Профессор заболел — сначала ему казалось, что это сам организм сопротивляется ласковым беседам-допросам. Пока ещё ласковым. Но он был болен не дипломатической, а самой настоящей болезнью. В горле профессора стоял твёрдый ком, лоб поминутно покрывался испариной. Тело стало профессору чужим.