Тем не менее в древние времена женщины на Руси пользовались некоторой самостоятельностью. Болыпуха (жена отца или старшего сына) имела определенную власть над младшим мужским населением дома. Женский авторитет обеспечивался властью над священным очагом и едой, влиянием на детей, мастерством в изготовлении одежды.

Однако в Московской Руси XV – XVI веков все изменилось. Трудно переоценить влияние на православие России XVI – XVII веков переводной византийско-болгарской литературы, которая развивала взгляд на женщину как на существо нечистое, «сосуд диавольский». Возникла «теремная система». Боярышни коротали век в тереме, в полной изоляции от внешнего мира. Выйдя замуж, женщина не смела никуда пойти без позволения мужа, даже если шла в церковь, и тогда обязана была спрашиваться.

«Положение женщины весьма плачевно, – пишет австрийский дипломат XVI века Сигизмунд Герберштейн. – Они (московиты) не верят в честь женщины, если она не живет взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Они отказывают женщине в целомудрии, если она позволяет смотреть на себя посторонним или иностранцам».

Герберштейн искренне удивляется такому положению вещей, ведь в Европе в это время дамы посещали светские мероприятия и пользовались уважением. Обычаи же московитов представлялись ему дикарскими: «Всем, что убито руками женщины, будь то курица или другое животное, они гнушаются как нечистым. (У тех же, кто победнее, жены исполняют домашние работы и стряпают.) Если они хотят зарезать курицу, а мужа или рабов нет дома, то они становятся у дверей, держа курицу и нож, и усердно просят прохожих мужчин, чтобы те зарезали животное. Весьма редко допускают женщин в храм, еще реже на беседы с друзьями, и только в том случае, если эти друзья совершенные старики и свободны от всякого подозрения».

Положение женщин в Московской Руси со слов иноземцев описывает историк Николай Костомаров в очерке «Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях»: «По законам приличия считалось предосудительным вести разговор с женщиной на улице. В Москве, замечает один путешественник, никто не унизится, чтоб преклонить колено перед женщиною и воскурить пред нею фимиам. Женщине не предоставлялось права свободного знакомства по сердцу и нраву, а если дозволялось некоторого рода обращение с теми, с кем мужу угодно было позволить, то и тогда ее связывали наставления и замечания: что говорить, о чем умолчать, что спросить, чего не слышать».

В XVI веке священником Сильвестром была написана книга «Домострой», которая, по выражению Даниила Андреева, явилась попыткой «создания грандиозного религиозно-нравственного кодекса, который должен был установить и внедрить в жизнь именно идеалы мировой семейной, общественной нравственности». Предписания «Домостроя» мягче, чем наказы других сочинений, но идеал дома во многом сближался с идеалом монастырской жизни, а роль игумена играл хозяин. Слабой половине человечества предлагалось «спасение через смирение».

Женщин, конечно, угнетали, но сами они, признаться, тоже бывали не сахар, как, собственно, и сейчас. Вновь обратимся к Костомарову: «Иностранцы рассказывают замечательное событие: жена одного боярина, по злобе к мужу, который ее бил, доносила, что он умеет лечить подагру, которою царь тогда страдал; и хотя боярин уверял и клялся, что он не знал этого вовсе, его истязали и обещали смертную казнь. Жена взяла свое. Но еще случалось, что за свое унижение женщины отомщали обычным своим способом: тайною изменой. Как ни строго запирали русскую женщину, она склонна была к тому, чтоб положить мужа под лавку, как выражались в тот век. Рабство всегда рождало обман и коварство».

Крестьянки, в отличие от боярынь, могли свободно ходить по улице, но положение их было немногим лучше. Вот как описывается семейная жизнь в русских песнях (подбор цитат – на совести Ивана Бунина, рассказ «Деревня»): «Все одно, все одно: мачеха – "лихая да алчная", свекор – "лютый да придирчивый", "сидит на палате, ровно кобель на канате", свекровь, опять-таки "лютая", "сидит на печи, ровно сука на цепи", золовки – непременно "псовки да кляузницы", деверья – "злые насмешники", муж – "либо дурак, либо пьяница", ему "свекор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить", а невестушка этому самому батюшке "полы мыла – во щи вылила, порог скребла – пирог спекла", к муженьку же обращается с такой речью: "Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои – умойся, вот тебе онучи – утрися, вот тебе обрывок – удавися"».

И еще одна цитата из бунинской «Деревни». Описан быт начала XX века: «А дети хнычут – и орут, получая подзатыльники; невестки ругаются – "чтоб тебя громом расшибло, сука подворотная!", – желают друг другу "подавиться куском на Велик день"; старушонка-свекровь поминутно швыряет ухваты, миски, кидается на невесток, засучивая темные, жилистые руки, надрывается от визгливой брани, брызжет слюной и проклятиями то на одну, то на другую... Зол, болен и старик, изнурил всех наставлениями...» Вот так бывает у нас в России: что верно, то и скверно.

В традиционном русском быту бывали и такие вещи, о которых классическая литература скромно умалчивала. Этнографические экспедиции на Русский Север неоднократно отмечали факты... двоеженства.

Слово исследователю А. Б. Морозу: «Первое, что бросается в глаза, – это то равнодушие (а иногда и сочувствие), с которым рассказывается о многоженцах. Подобное явление не вызывает не только гнева или осуждения, но даже и удивления, а наш вопрос, были ли в селе мужчины, имевшие по несколько жен, воспринимается как должное». Крестьяне обычно рассказывают, об односельчанах, «что мужик был женат, а потом привел в дом другую жену». При этом они подчеркивают, что жены жили одной семьей, одним хозяйством.