Левый, теперь французский берег Березины был куда выше правого, и пушки Удино легко расправились с двумя батареями, что попробовал выставить Ланжерон. Русским пришлось отойти и оставить неприятелю удобный плацдарм.

Вечером Ланжерон вызвал Мадатова:

— Я все вспоминаю, полковник, когда мы с вами первый раз встретились? Кажется, в девятом году, в Валахии.

— Так точно. Я тогда командовал ротой седьмого егерского.

— Да, и представлял вас покойный Иван Бутков. Ну, видишь ли, князь… на правах старого знакомого говорю тебе «ты»… оставайся ты по-прежнему егерем, я бы на тебя сейчас крепко надеялся. Два дня назад ты, можно сказать, нас всех выручил. Но от гусара в этих болотах толка нет никакого. Драгун я спешил, они и на земле повоюют. Тем более что у них и лошадей едва ли пятая часть осталась. А как у тебя? Сколько в седле держится?

— Столько же, сколько и на земле.

— Половина полка? Эдак ты опять пример для всей армии.

— Половина для нас слишком много, — честно поправил командира корпуса Валериан. — Два дня назад был Александрийский гусарский. Сейчас осталась от него третья часть. Еще одна треть ногами ходит, саблей землю скребет. Последняя треть в земле и госпиталях.

Генерал-лейтенант и полковник помолчали минуту, вспоминая тех, кого хорошо знали и кого больше уже не увидят.

— То есть сотни две гусар у тебя наберется, — первым прервал молчание граф.

— Так точно. По штатному расписанию два эскадрона.

— Тогда, Мадатов, ставлю тебе задачу на завтра. Снова вернешься на левый берег, к утру мост восстановят. Пощупаешь Борисов — как там заслон бонапартовский? Егеря ночью привели пленного — вроде стоит там дивизия Партуно. Но думаю, что долго они там не останутся. Сейчас для французов все в Студенках сосредоточилось. Ловко они нас провели, а теперь перебросили два моста и бегут так быстро, как только могут. А могут они, — генерал помотал головой, — пока еще очень многое. Чичагов стоит, Кутузов ползет, так что нам пока от них куски бы отгрызать висящие, и то дело большое. На том берегу проберешься в обход города и свяжешься с Витгенштейном. Скажешь — если он поторопится, то арьергард бонапартовский может отрезать от переправы. Задача понятна? Исполняйте, полковник.

Валериан откозырял и повернулся к выходу.

— Да, Мадатов, — окликнул его граф, когда он уже готовился отогнуть полог палатки. — Ты слышал — Земцову ногу отняли. Жаль человека. Хороший офицер был. Вы же вместе начинали, еще с Бутковым. Ну ладно, иди…

Вечером Мадатов навестил Петра Артемьевича, захватив с собой пару манерок водки, купленной у маркитанта. Вспомнив рассказ Ланского, он рассудил, что лучших гостинцев ему не выдумать.

Земцов лежал на раскладной койке, погребенный под горой шинелей и одеял. В небольшой палатке, кроме него, еще было четверо штаб-офицеров, все тяжелораненые. Трое лежали неподвижно и молча, уставившись в потолок, один, очевидно в беспамятстве, время от времени вскрикивал глухо и страшно. Петр Артемьевич на раны не жаловался, только щурил глаза да крутил в здоровой руке веревочную петлю, оставшуюся, как понял Валериан, еще с операции. Другим концом петля была накинута на оставшуюся ступню, и, когда боль приступала особенно сильно, генерал тянул веревку с остервенением и щерил желтые зубы. Водке он обрадовался больше, чем старому сослуживцу, и тут же приложился к горлышку, выбрав двумя длинными глотками, наверное, четверть фляжки.

— Спасибо, князь. Выручили меня. Как я вам говорил когда-то, лучшее наше лекарство водка, водка и еще раз водка.

— На самом деле, Петр Артемьевич, выручили вы меня, там, под Борисовым.

— Там-то, — криво усмехнулся Земцов, — в этой суматохе, как разберешь, кто кого выручает: вы нас, мы нас, а все вместе армию и Россию. Ланской убит?

Вопрос был прямой, и ответил Валериан так же прямо:

— Ядром разорвало на части.

Земцов на секунду прикрыл глаза, потом откинул руку в сторону и выудил из вороха вещей, валявшихся сбоку койки, стаканчик, какой обычно ездил во всех офицерских сундучках, погребцах.

— Помянем, князь, храброго человека и отличного офицера.

Они выпили, и Земцов тут же наполнил мадатовскую чарку.

— Ивана моего теперь и не дозовешься, — объяснил он Валериану, будто бы извиняясь. — Костер жжет на улице да камни греет. Таскает сюда горячие, чтобы хоть сколько-нибудь обогреться.

На железном листе посредине пола Валериан уже успел заметить несколько камней, размера вполне основательного. Судя по цвету, они уже остывали, но горячий ток воздуха от них еще ощущался.

— Офицеры мои заходили позавчера… или же вчера утром… в голове путается пока. Но сейчас полк двинули на север, к Стахову, к переправе. Я так понимаю, Мадатов, упустили мы Бонапарта.

— Еще не совсем. Но мосты он уже успел навести, и Удино с Неем теснят нас отчаянно.

— Значит, уйдет. Раз лапу дали просунуть, считай, вырвался.

— Не могу понять, — горячо и быстро заговорил Валериан, — почему так медлит Кутузов?

— А зачем ему торопиться? Чья задача Наполеона держать? Чичагова! Уйдет Бонапарт из западни, чья вина? Адмирала! А дедушка наш, Мадатов, сами знаете, крепко себе на уме. И кто его из Бухареста вытеснил, хорошо помнит.