— Тяжесть! — продолжил Мадатов, приподнимаясь и повышая голос, так, чтобы слышали все, кто стоял у него за спиной. — Такая тяжесть солдату только помеха. От нее, посмотрите — какие армии погибают.

Он повел рукой в сторону, указывая на заметенные снегом разбросанные вещи, скорченные тела, орудия, уткнувшиеся хоботом в землю.

— Наше дело гусарское. Наше дело — война! — продолжал он уверенно, чувствуя, что сам Ланской одобрил бы его за эти слова. — У нас есть приказ. И мы берем только то, что помогает нам его выполнить. Мы деремся. Мы не наживаемся на крови ни своей, ни чужой. Мы не крадем и не делим краденое. Если увижу, что кто-то повозки обирает или же, не приведи Господь, трупы, зарублю на месте своей рукой!.. Все, гусары! За мной!

Опустился в седло и послал вперед чужую, французскую лошадь, которая и вполовину не могла ему заменить огромного жеребца, взятого несколько лет назад у турецкого офицера…

За дорогой Мадатов взял еще правее, еще дальше уходя от реки, чтобы наверняка не столкнуться с французами, собиравшимися к наведенной переправе. Тарашкевич, взяв десяток людей побойчее, на лошадях посильнее, ускакал вперед и разведывал путь, выбирая дорогу среди занесенного снегом леса. Гусары ехали шагом, кони аккуратно ступали, проваливаясь чуть выше бабок. Через равные промежутки времени Валериан отсылал взвод, едущий первым, в арьергард, дать отдохнуть, пойти по утоптанному сотнями копыт снегу.

К полудню он уже был у Витгенштейна. Генерал принял его под навесом, сооруженным наспех на треугольной поляне, острым концом словно указывавшей в сторону Березины. Связанный ремнями узкий и невысокий каркас сверху забросали еловыми лапами, с боков завесили плащами, шинелями. Внутри толпились люди, стояло два барабана. На одном сидел командир корпуса, на другом, большем, разложили карту. Вокруг стояли чурбачки, к которым прилажены были свечи. Запах смолы мешался с испарениями плавящегося воска и давно не мытых человеческих тел.

— Говорите, полковник, Удино теснит вас?

— Так точно, ваше превосходительство. Верхний мост был окончен вчера сразу после полудня. И тут же неприятель перебросил свою пехоту под прикрытием артиллерии. Нам пришлось отойти, сосредоточить силы, прикрывая дорогу на Минск.

— Тем самым освобождая направление к Вильно, — Витгенштейн еще раз взглянул на карту. — Что ж, возможно, в этом есть некий смысл. По крайней мере не сам Бонапарт бежит, а мы его гоним. Если не можем остановить, то покажем хотя бы куда идти. За сообщение о Партуно графу спасибо. Что Сеславин?

Вопрос был задан уже не Мадатову. Невысокий полковник, гладко выбритый, несмотря на мороз и ветер, шагнул к карте, показал точку северо-восточней Борисова.

— Должен быть уже здесь.

— Добавьте партизану батальон и роту артиллерии. Думаю, что у него самого сил достаточно, но помощь не помешает. Пусть идет к городу. Сможет — возьмет, не сможет — перережет дорогу. Толкнутся французы раз, два, на третий раз придут с белым флагом.

— Слушаюсь!

Полковник повернул было к выходу, но приостановился:

— Думаю, ваше превосходительство, что не будет он сидеть у предместий. Штурмом возьмет.

— Пусть берет, если так хочет. Главное, чтобы не упустил Партуно. Виктору эта дивизия сейчас очень нужна. Не хотите вернуться к Борисову, князь?

— У меня приказ — остаться в вашем распоряжении.

— Что же, если приказ — оставайтесь. Две с лишним сотни кавалерии нам нынче не помешают. Моя, изволите видеть, уже почти вся на ногах. На своих. Впрочем, как и французская. Рубиться вам, гусар, будет не с кем, но как использовать вас, я найду…

Весь оставшийся световой день Мадатов провел в штабе корпуса. Полк — то, что от него осталось, отошел на несколько сот саженей, гусары развели костры, грелись сами, грели животных, варили жиденькую похлебку, приправляя еловыми иглами; отдыхали после двух напряженных недель боев и маршей.

Тем временем русские батальоны давили войска Виктора, оттесняя их к реке. Сначала, как Валериан понял из переговоров штабных офицеров, оставалась надежда, что французов удастся сбить с их позиций, отогнать к Борисову, стать между ними и переправой. Но неприятель защищался умело, так и не позволив русским ни развернуть себя, ни расчленить. За несколько часов перестрелки, ружейной, артиллерийской, Витгенштейну не удалось нащупать слабого места в обороне противника, создать брешь, в которую он предполагал бросить гусар и казаков. Напротив, Виктор так укрепил свой правый фланг, что создалась неприятнейшая дилемма: если атаковать французов левее их центра, их свободные части могут сами перейти в наступление; если же попытаться полностью окружить маршала, дивизия Партуно решится выступить из Борисова и ударит с тыла. А сил на двойное кольцо не оставалось. Во всяком случае, до подхода фельдмаршала. Кутузов же по-прежнему не торопился.

Вечером, когда уже стало смеркаться, Витгенштейн не выдержал:

— Я попрошу вас, полковник, все-таки съездить в Борисов. Если партизаны в городе, вернетесь и сообщите. В противном случае усилите отряд Сеславина, чтобы хотя бы эти две тысячи не выпустить из города.

Валериан был доволен приказом. К ночи становилось все морознее, и двигаться казалось ему куда легче, чем стоять, даже и у огня.

Гусары двинулись по набитой с утра тропе. Чуть отдохнувшие и подкормленные лошади шли достаточно бойко. Но едва отряд одолел треть пути, от Тарашкевича прискакал гусар с сообщением: