— Не противень, только Гитлера!

— Густав! — Добрый голос хозяйки, видно, тронул Густава, так как он сказал:

— Знаю, знаю… Его надо повесить… поближе к двери.

И опять добрый голос хозяйки произнес:

— Густав!

Фюрера заново поместили под стекло, и некоторое время все шло хорошо. Но как-то одна постоянная покупательница, симпатичная женщина, долго глядя на портрет, сказала:

— Ваш Гитлер, фрау Думпф, почему-то очень красный!

Тут и хозяйка увидела, что лицо у освободителя вымазано красным повидлом.

— Кхе! Кхе!

— Как кровь, — сказала покупательница. — Знаете… если кто-нибудь из этих дураков заглянет…

В глазах у хозяйки появился испуг. Размахивая руками, она закашлялась.

— Кхе! Кхе! Густав, Густав!

Густав пренебрежительно пожал плечами.

— Гитлер в повидле? Что ж тут такого, если даже матери божьей в придорожной часовенке пририсовали усы и бороду? Я сам видел, как католики хотели за это забросать камнями одного протестанта.

Наконец-то Станислаус разгадал непонятные речи и поведение Густава. Тот ходил вокруг да около и все прощупывал своего молодого товарища. Как-то Густав, шурша газетой, стал громко возмущаться врагами великолепного государства.

«Последнее гнездо коммунистов в Лигнице стерто с лица земли», — прочитал он вслух и, прикрывшись полями своей шляпы, стал ждать, каков будет отклик.

Станислаус молчал. Он думал о своем герое, который показался ему вдруг чересчур благородным и чересчур замечательным. Густав смял газету и бросил ее на печь. От тепла газетная бумага взъерошилась и потрескивала, как наэлектризованная.

— Что надо этим коммунистам? Умнее они, что ли, чем посланец божий, который одевает, обувает и согревает бедняков?

Станислаус ничего на это не сказал, но Густав словно слышал невысказанные возражения.

— Тебе, конечно, хотелось бы увидеть, как он еще и воскресные костюмы раздает даром. «Вот вам костюм для праздничка, берите, пожалуйста! Большое спасибо!» Таких порядков, пожалуй, ни в одной стране не сыщешь. Может быть, только в России, но там ведь эти, как их, большевики какие-то.

Станислаусу надоели загадочные намеки Густава. Станислаус уже не мальчик!

— Я знал одного коммуниста. Хороший человек… Он…

— Стоп! — Густав содрал с себя шляпу и с силой помахал ею во все стороны. Седые волосы на его дедовской голове взлохматились. — Ни слова больше! Я не желаю ничего слышать. Коммунисты это коммунисты. Они почему-то против великого фюрера и маляра вывесок. Старые счеты. Ты кабинетный ученый, твое дело молчать, а иначе ты недостоин печь хлеб для солдат фюрера!

Опять игра в прятки? Станислаус не может изо дня в день тратить душевные силы на этого Густава! Уж эти мне старшие подмастерья! Уж эти мне фокусники! А как у него было с Людвигом Хольвиндом? Сначала он с ним спорил, а потом благосклонно с ним согласился. А чем все кончилось? Людвиг, как собака, помочился на памятник и сбежал. Смех да и только!

Станислаус обрадовался новому подмастерью. Это был молодой человек, только что закончивший ученье. Открытые голубые глаза, светлые волосы, весь точно свежеиспеченный белый хлебец, подтянутый, веселый, всегда в хорошем настроении.

— Что ты думаешь о жизни, Хельмут?

— Я коплю деньги на мотоцикл.

Станислаус отложил в сторону свой роман. Он описал героя спереди и сзади, утром вместе с ним вставал, умывался и причесывался, жуя завтрак, копался во всех уголках его души и в конце концов пришел к выводу, что все это скучно.

— Я никогда не встречал кабинетных ученых с большей дыркой на штанах, чем у тебя, — сказал Густав.

Вечером Станислаус шерстяной ниткой зашил штаны, но как только он сел, шов треснул. Густав под своей шляпой насмешливо хихикнул.

— Моя жена заштопает тебе штаны на заднице как положено!

Он дал Густаву свои штаны, и тот вернул их заштопанными и выстиранными. Но дырка была еще и на грязновато-белой пекарской куртке Станислауса. Жена Густава и ее выстирала и заштопала.

— Заплатишь моей жене. Я цен не знаю.

Так пришел Станислаус на квартиру к Густаву на четвертом этаже старого каменного дома. На лестнице пахло половой тряпкой. «Густав Гернгут, четвертый этаж, налево». Убогое, но чистое жилище. Диван, в кухне тикающие ходики. В комнате письменный столик и кровати. Над письменным столиком темный квадрат на выцветших обоях. Там, очевидно, долго висел какой-то портрет.

Фрау Гернгут угостила гостя: сварила ячменный кофе, намазала ему маргарин на хлеб. Она была такая же седовласая, как Густав, очень проворная, с красными щечками. Ее старенькое платье было в заплатах.