— Что хотел сказать нам поэт в этом произведении?

«Горные вершины спят во тьме ночной…» Станислаус слышал в нем шум леса, а его заочный учитель поправил его: о лесном шуме в этом стихотворении, мол, ничего не говорится, и поэтому Станислаусу за его работу и анализ стихотворения ставится низкий балл. А что он мог сделать? Лес для него все-таки шумел в этих строчках. Он узнал, что солнце по-французски soleil, а по-английски sun. Отныне все предметы и всех людей своего окружения он называл трояко. Сам он был пекарь, boulanger и baker.

Щеки у него ввалились, его постоянно била лихорадка любознательности. Лоб покрылся сетью морщин, волосы посеклись и начали редеть.

Кашляющая хозяйка намазывала ему хлеб с двух сторон. Он на ходу жевал бутерброды, повторял заданные уроки и декламировал. Хозяйка окружила его материнской заботой, но худые щеки его не полнели.

— Ты доучишься до чахотки.

— Никто, кроме меня, от этого не пострадает, — сказал Станислаус, но озабоченный взгляд хозяйки все же согревал его.

— Смотри, дождешься, что тебя с книжкой в руках замертво вытащат из твоей каморки. Выпей стакан сливок! Немедленно!

Он пил не сливки, а воду, белки, протеин и молочные жиры.

Заочные учителя давали совет, как распределить занятия. Это были правила для тех, кто высыпается. Но не было никаких указаний для ночных учеников, которые в течение дня ворочали уголь в подвале под пекарней; не было специальных указаний для пекарей, у которых рабочий день начинался в пять утра и которые, надышавшись мучной пылью и запахами брожений, вползали в затхлый воздух своей чердачной конуры.

Бывали вечера, когда Станислаус, сидя за своим маленьким столом, через четверть часа засыпал и просыпался лишь от голоса хозяина; стоя во дворе и сложив ладони рупором, хозяин кричал в окна:

— Всем ученикам встать!

Станислаус научился перехитрять сон. Как только он чувствовал его приближение, он вставал и принимался ходить по своей каморке взад и вперед, стукаясь о стенки большими пальцами ног.

— Спать, dormir, to sleep… Кровать, lit, bed, да, да, слова эти существовали, но не для него. Он погружал руки в холодную воду, пока сон наконец не рассеивался.

Он приобрел много знаний, но не был уверен, стал ли мудрее и умнее от этого. Не было никого, с кем бы он мог себя сравнить.

Ночь. Глубокая тишина. В дверь его каморки кто-то постучался. Наверное, помощник ученого Вагнер стучится в его кабинет, просит разрешения войти к известному доктору Фаусту и т. д. Станислаус сидел, углубившись в чтение по заданному уроку. Он недовольно зашаркал ногами.

— Войдите! Да входите же, господин магистр!

В дверях стоял хозяин в высоких сапогах. И он тоже изменился. Жизнь немало похозяйничала на его лице и оставила свои следы. У Станислауса щеки впали, у хозяина — округлились. Взгляд у него по-прежнему беспокойный, но глаза потускнели, износились. Комнатка наполнилась парами сливянки.

— Ночь поздняя… то есть сейчас уже глубокая ночь; на, отнеси это жене Густава! — И хозяин положил на монолог Фауста бумажку в пятьдесят марок.

Станислаус сбросил бумажку с книги.

— Она не возьмет. Она и у меня ничего не хотела взять.

— Она стала такой гордой?

— Она работает подметальщицей улиц.

— Я, во всяком случае, дал их тебе, — сказал хозяин и обиженно выпятил нижнюю губу. Пальцы его нашли на умывальнике гребень Станислауса. Это их устроило. — Ночь… Час поздний, а ты все учишься и учишься.

Станислаус тер себе глаза. Неужели перед ним человек, который три года назад принял его под свой кров на работу? Хозяин словно угадал его мысли.

— Сколько уж ты у меня?

— Три года.

— Совершенно верно. И три года подряд меня спрашивают: «А как обстоит у вас с рабочими?» Я велел записать тебя. На военную тренировку. Не так страшно. — Он провел пальцами по зубьям гребня. Т-р-р-ит! Точно звон тонкой пилы. Станислаус вздрогнул и сбросил со стола пятидесятимарковую бумажку, как грязную тряпку. Хозяин выпрямился.

— Я не собираюсь умолять тебя на коленях!

— Тр-р-рит, — прозвенел гребень.

Специалист по солдатскому хлебу два раза хватался за ручку двери и все мимо… Наконец он протиснулся через узкую дверь. Станислаус уставился на голую стену своей каморки. Нет, не помощник ученого Вагнер приходил к нему, а Мефистофель собственной персоной. Мефистофель стоял на перекрестке двух дорог.

— Эй, Фауст, ты что хочешь? Иметь крышу над головой и учиться или окунуться в жизнь и скитаться по дорогам и проселкам?