— О чем ты, прекрасная женщина?

— О тебе. Весь пыл твой остался там… в машине. И я тебе уже безразлична.

— Господи, глупости какие! — сказал он и поцеловал ее. Ева мотнула головой:

— Из милости — не надо.

— При чем тут «из милости»… Просто задумался. Прости. Больше не буду.

Она не стала уточнять, чего именно он больше не будет. Знала, что человека в таком возрасте уже не переделаешь: надо или принимать его таким, каков он есть, или отказаться вообще. Может быть, последнее? Она решила подумать об этом позже.

— Все в порядке, — сказала она, — не обращай внимания. Знаешь же, что мне всегда не по себе в такие минуты… Ладно. А твой самолет когда?

— M-м… Еще не знаю.

— Ты же взял билет на моих глазах!

— Right. Но боюсь, что сейчас придется его сдать.

— Ага! Вот почему ты так любезничал с кассиршей…

— Ева, Господи! Что только тебе приходит в голову!..

— Найди более правдоподобное объяснение.

— Этот циркач. Дрессировщик.

— Вероятнее всего, он уже мертв. Да и какое тебе дело? Ты из другой полиции.

— Что-то там было не так. Его разбитый талисман слишком напоминал электронную схему. Сейчас я точно припоминаю: плоские обломки с блестящими точками… Словно расколотая плата.

— Да тебе-то что?

— Откровенно говоря, сам не знаю. Но, если удастся, попытаюсь найти его квартиру. Вероятнее всего, он, как и все подобные артисты, живет в своем трейлере, а в других перевозит носорогов.

— Уже не живет. Жил. И перевозил.

— Ты права, конечно.

— Но, где бы он ни жил, что тебе до него? Не терпится расследовать убийство в стране, где ты не имеешь на это никакого права?

— Нет, убийством пусть занимаются власти, не собираюсь отнимать у них хлеб. Но что-то заставляет меня поинтересоваться…

— Твоя хваленая интуиция?

— Я к ней отношусь достаточно серьезно.

— Знаю. Извини. Все равно мне тебя не переубедить — бесполезно… Не забывай, что мне очень хочется увидеть тебя еще раз, и еще, и еще раз — живым и даже здоровым. А тебе уже не двадцать лет…

— Мне очень много лет, но я еще не разучился работать. Успокойся: лезть на рожон я не собираюсь.

Эти слова он произнес по-русски, и она не очень поняла.

— Куда ты не собираешься лезть?

— Не собираюсь нарываться на неприятности.

— Обещай!

— Я имею в виду — излишние. Послушай, а ведь посадка уже заканчивается. Боюсь, что тебе надо поторопиться.

— Поцелуй меня.

Милов не заставил ее повторять.

Он подождал еще — до той поры, когда далеко за громадными стеклами второго этажа пронесся 737-й и уже на пределе видимости круто пошел вверх по невидимому склону; небесный скалолаз. Лишь убедившись, что взлет прошел благополучно, Милов покинул аэропорт, на стоянке расплатился и сел в машину, свернул к городу, метров через пятьсот съехал в дозволенном месте на обочину и вылез. Он обошел джип кругом, словно оглядывая, можно ли в таком виде въезжать в город, на самом же деле Милов следил, не остановится ли случайно еще кто-нибудь в поле его зрения, спереди или сзади — все равно. Не заметил. Снова уселся, включил контроль. Было чисто; за время стоянки никто не подсунул «жучка». Позади солнце зацепилось за горизонт; еще несколько минут — и упадет тропическая темнота. Он врубил скорость и поехал, предварительно установив на компьютере цель: все тот же цирк, представление в котором сегодня завершилось так необычно.

Он вел машину спокойно, но по мере приближения к цели им все больше овладевал рабочий настрой, иными словами — готовность сталкиваться с неожиданностями и «укрощать» проблемы. В последний раз он пережил такое состояние совсем недавно — во время бегства из Приюта Ветеранов. Именно там начались странности — и продолжаются до сих пор, понемногу увеличиваясь в счете.

Цирковой караван располагался, как оказалось, совсем недалеко от шатра — на обширной забетонированной площадке, обнесенной высоким и прочным бетонным забором, да еще с проволокой наверху. Ничего удивительного в этом не было: шапито был предназначен лишь для представлений, в нем не было конюшен, зверинца и других помещений, необходимых при работе с животными. Не так уж редко среди них появлялись серьезные хищники, и забор нужен был не для того, чтобы предотвратить похищения, а наоборот — обезопасить людей от какого-нибудь хищного беглеца. Не смог бы тог преодолеть и крепкие, массивные ворота.

Перемахнуть через такое заграждение, даже имея при себе весь нужный для этого наряд, Милову вряд ли удалось бы. Будь он годиков на десять-пятнадцать помоложе… Но и тогда подобная эскапада вряд ли закончилась бы успешно. Площадка была хорошо освещена, в городке между трейлерами го и дело проходили люди: до сна было еще далеко. Милов, впрочем, и не собирался штурмовать крепость с негодными средствами. Он старался действовать везде, не выходя за рамки закона, что было совершенно естественно для полицейского.

Оставив машину на стоянке перед цирком, он, ни от кого не скрываясь, направился к воротам. Предъявил полученное по факсу удостоверение Интерпола и был почти сразу пропущен. Его не спросили о цели визита: похоже, здесь, как и во всем мире, полиция предпочитала задавать вопросы, а не отвечать на них.

Милов воспользовался этим своим правом и спросил, где располагается трейлер дрессировщика. Ему объяснили.

— Но полиция там уже была.

— Знаю, — кратко ответил он и двинулся в указанном направлении.