Все были сильно взволнованы. Едва оказавшись за порогом королевских покоев, придворные поклялись: герцог Орлеанский будет править. До сей поры в этом еще оставались сомнения. Но после данного слова некоторые поспешили к будущему господину. Теперь у принца не было недостатка в союзниках.

Именно тогда он впервые употребляет свою власть и приказывает лейтенанту полиции, д’Аржансону, в котором был уверен, задерживать вплоть до печального исхода всех гонцов. Это была мудрая предосторожность, благодаря которой Франция избежала гражданской войны, поскольку Филипп V, ожидая известий, упустил благоприятный для себя момент.

В тот же вечер Людовик XIV снова вызвал своего зятя и посоветовал ему на время приведения в порядок Версаля отвезти маленького короля в Венсенский замок. Он сам подал ему шкатулку, в которой хранился план старого замка, который двор покинул после смерти Мазарини.

Было решено, что на следующий день после смерти его величества, на заседании парламента, куда будут приглашены принцы и пэры, огласят завещание короля. На этом заседании, где определится будущее страны, Филиппу предстояло все поставить на карту. Чтобы выиграть это сражение, ему необходимо было заручиться поддержкой членов королевской семьи, герцогов и магистров, войск, охранявших Дворец правосудия. Семейство Бурбонов-Конде заняло выжидательную позицию, аристократия, которой председателем парламента было обещано возвращение ее привилегий, готовилась к бою; оставались канцлеры и солдаты.

Филипп вступил в переговоры с генеральным адвокатом де Флёри, противником председателя парламента, и сумел сделать его своим союзником. Склонить на свою сторону военных было гораздо сложнее: мушкетерами командовал верный Канийак, но швейцарцами — герцог Менский, а дворцовая стража подчинялась преданному ему герцогу Гишу.

Дюбуа употребил все свое искусство, чтобы настроить швейцарцев против герцога Менского и войти в доверие к герцогу Гишу. Он напомнил этому аристократу о его честолюбии и долгах, ошеломив воображение Гиша огромной суммой в шестьсот тысяч ливров, связав ее с удачей герцога Орлеанского. Д’Аржансон отвечал за своих наемников. Таким образом, государственный переворот был подготовлен.

Людовик XIV постепенно угасал, приводя всех в восхищение своим величием и прозорливостью. К великому огорчению Истории, он сжигает все свои бумаги, затем благословляет дофина и приказывает дворянам не дожидаться более его смерти, а заняться делом.

Король 29 августа чувствовал себя так плохо, что мадам де Ментенон оставляет его и уезжает в Сен-Сир — непростительный промах для этой осторожной женщины, претендовавшей на то, чтобы служить примером для будущих поколений и уже давно готовившей легенду о себе самой. Возможно, она боялась мести, на которую герцог Орлеанский был совершенно неспособен: ведь мадам д’Юрсин уже попросила защиты у папы римского.

Но неизвестный прованский лекарь прописал королю некое таинственное средство, от которого больному сразу стало лучше, и мадам де Ментенон вернулась в Версаль, а собравшаяся у Филиппа толпа придворных рассеялась. И в какой-то момент герцог Орлеанский снова остается один, как в худшие времена своих несчастий, и они с верным Сен-Симоном дружно смеются над этим.

Но улучшение длится недолго. К одиннадцати часам вечера король впадает в беспамятство, и конец снова кажется близким. Филипп как раз размышлял над этим известием, когда ему сообщили о неожиданном визите: как всегда обворожительная, капризная и кокетливая, герцогиня Бурбонская сама пришла для переговоров к человеку, которого хотела стереть с лица земли. Их вражда казалась теперь столь отдаленной, как троянская война. И разве, в конце концов, не родилась она из нежных чувств принцессы к Филиппу? Но предстояло забыть обо всем этом и подумать о вещах серьезных.

В отличие от своей сестры, герцогини Орлеанской, мадам герцогиня не вела себя как побочная дочь короля, а защищала от своего собственного брата интересы законной ветви Бурбонов. У нее был двадцатитрехлетний сын, одноглазый, необузданный и порочный, не слишком умный, но до нельзя честолюбивый. Если Филипп гарантирует герцогу первое место в Совете по регентству, он может рассчитывать на безоговорочную поддержку дома Конде.

Принц улыбнулся: прекрасное лицо его золовки пробудило в Филиппе воспоминание об идиллии, которой помешали высшие интересы государства. Разве можно было устоять перед таким воспоминанием?

Мадам де Ментенон 30 августа окончательно перебралась в Сен-Сир. Гранды, приближенные, должностные лица — все оставляют короля наедине со священниками. Герцог Менский весело угощает гостей за ужином. Филипп принимает последние меры предосторожности.

Крики умирающего отдавались в пустых залах дворца.

Когда Людовик XIV приходил в себя, он видел вокруг только священников. Это продолжалось еще тридцать шесть часов.

«Господи, смилуйся надо мной! Прибери меня поскорее», — шептал умирающий.

В четверть девятого утра 1 сентября герцог де Буйон появился на золоченом балконе, выходившем в мощенный мрамором двор, и воскликнул:

«Король умер! Да здравствует король!»

И тогда послышался шум, напоминающий грохот прилива. Сто швейцарцев и королевская стража выстроились рядами по обе стороны галереи дворца, которой проходили придворные. Стоял ясный день, и лучи солнца отражались в зеркалах, играли на трехцветных плюмажах солдат, на орденских лентах и черном бархате.

Герцог Орлеанский, слегка побледневший, провел кортеж в покои нового короля, где тот находился под присмотром своей гувернантки, мадам де Вантадур. Ребенок был в фиолетовом кафтане с белой перевязью и в шляпе, длинные перья которой свисали на его очаровательное личико. Он еще не был знаком со своим двоюродным дядей, о котором ближайшее окружение отзывалось так недоброжелательно, и на лице ребенка отразился испуг. Но Филипп сумел вложить в свой поклон столько изящества, столько уважения и любви, что сердце бедного сироты, наделенного теперь огромной властью, было завоевано навсегда.