Сам автор крамольной пьесы «Живой» Борис Можаев вспоминал о тех днях так: «В 1967 году «Новый мир» напечатал мою повесть «Живой», Любимов решил ее поставить. Будучи на приеме у Е. Фурцевой, он выбил у нее разрешение на это и приступил к репетициям. Но затем закрутились события в Чехословакии, и спектакль запретили, а Любимова исключили из партии и сняли с работы. Недели через две его вновь приняли в партию. Но жить спектаклю было не суждено — нажимал Гришин, первый секретарь МГК.

Вдруг в театре звонок: едет министр! Вошла Екатерина Алексеевна Фурцева, меховая доха у нее с плеча свисает, свита из 34 человек. Из зала выставили всех, чтобы и мышь не проскользнула.

Едва закончился первый акт, Фурцева крикнула: — Автора! Ко мне! Послушайте, дорогой мой, — говорила она, — с этой условностью надо кончать… — Да что здесь условного? — Все, все, все, все! Нагородил черт знает что. Режиссера — сюда! Режиссер, как посмели поставить такую антисоветчину? Куда смотрела дирекция? — Дирекция — «за». — А партком? — И партком — «за». — Так. Весь театр надо разогнать. В этом театре есть Советская власть? — Есть, ответил я, только настоящая. А ту, что вы имеете в виду, мы высмеиваем».

Спектакль так и не увидел свет в то время. А Владимир Высоцкий в июне 70-го, отвечая в анкете на вопрос: «Ваш любимый спектакль?», назвал именно «Живого». Тяжелая атмосфера, которая складывалась вокруг театра в те дни, подвигла Высоцкого на создание песни, которую он назвал «Еще не вечер». Названием послужило любимое выражение Юрия Любимого, которое он в тяжелые времена часто повторял своим питомцам. В период тех событий, что обрушились на театр весной 68-го, эта песня стала своеобразным гимном актеров Таганки, с которым они впоследствии преодолели не одну лихую годину:

В это время в далеком Новосибирске состоялся фестиваль авторской песни, который прошел в Академгородке и собрал аудиторию почти со всей необъятной страны. На фестивале выступил и Александр Галич, успех которого у зрителей был ошеломляющим. После исполнения им своей песни «Памяти Пастернака» весь зал, в котором было две с половиной тысячи человек, встал со своих мест и целое мгновение стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Реакция зрителей на песню, которая была не чем иным, как вызовом официальным властям, буквально взбесила последних. Начались открытые гонения на всех, кто занимался авторской песней, естественно, и на Высоцкого.

18 апреля 1968 года в газете «Вечерний Новосибирск» появилась статья Николая Мейсака «Песня — это оружие». В ней Н. Мейсак писал: «Мне, солдату Великой Отечественной, хочется особенно резко сказать о песне Александра Галича «Ошибка». Мне стыдно за людей, аплодировавших «барду» за эту песню. Ведь это издевательство и над памятью погибших! «Где-то под Нарвой» мертвые солдаты слышат трубу и голос: «А ну, подымайтесь, такие-сякие, такие-сякие!» Здесь подло все: и вот это обращение к мертвым такие-сякие (это, конечно же, приказ командира!), и вот эти строки:

Какой стратег нашелся через двадцать пять лет! Легко быть стратегом на сцене, зная, что в тебя никто не запустит даже единственным тухлым яйцом (у нас не принят такой метод оценки выступления некоторых ораторов и артистов). Галич клевещет на мертвых, а молодые люди в великолепном Доме ученых аплодируют… Галичу солдат не жаль, Галичу надо посеять в молодых душах сомнение: «Они погибли зря, ими командовали бездарные офицеры и генералы…»

Той весной знакомый Владимира Высоцкого по выступлениям в Куйбышеве Г. Внуков встретил поэта возле Театра на Таганке.

«Я вновь предложил ему приехать к нам в Самару с концертами.

— А ну вас и вашу Самару на хрен! — вдруг взорвался он. — Тут вообще со свету сживают, никуда не пускают, сплошные неприятности, без конца звонят то с одной, то с другой площади. Вон опять только звонили, мозги пудрят.

— Откуда звонили?

— В Москве рядом три вокзала и четыре площади: Дзержинского, Новая площадь, Старая площадь и Ногина. Понял теперь? Тебе хорошо, тебе не звонят с Лубянки, тебя не таскают на ковер. А тут не успеваешь отбрехаться.

Я понял, что Лубянка — это КГБ, а Старая площадь — ЦК КПСС.

Раньше Высоцкий всегда был такой корректный, вежливый, спокойный, а тут какая-то метаморфоза — резок, возбужден, рассеян. Смотрит на меня и не видит, смотрит куда-то поверх головы, думает совершенно о другом, хотя разговор вроде бы поддерживает…

— И вообще никогда не буду петь чужих песен. Хватит того, что подделываются под меня, поют блатные песни, а мне все приписывают. Надоело! На все отвечать должен Высоцкий и Высоцкий. Все хрипят, как ты, а я должен отвечать… Сейчас пожалуюсь Никите Сергеевичу. Звонят и звонят — все валят на меня. Так что, пока некогда, поехал к Хрущеву права качать…»