Я не мог уехать, не попрощавшись с Ренатой. Остановившись прямо у калитки дома, я позвонил, и мне навстречу вышла фрау Эльза. Мы вошли в дом. Там, кроме нас, никого не было. Она объяснила, что полковник уехал всего несколько дней тому назад, а Рената уехала ещё на прошлой неделе в Гамбург, получив наконец долгожданный пропуск.

– Вы же знаете, герр Ри'фат, там её жених. Она очень расстроится, что не смогла попрощаться с вами. Как жаль, - искренне произнесла она.

– Да, фрау Эльза, мне тоже очень жаль. Но что поделаешь? Передайте ей от меня большой привет и пожелание быть счастливой. А вам - хорошего здоровья. До свидания, фрау Эльза.

– До свидания, герр Ри'фат, счастливого вам пути, - сказала она, и, взяв мои руки в свои, долго их держала, о чём-то думая, и, вдруг отважившись, продолжила: - Знаете, герр Ри'фат, теперь уже всё равно, раз вы уезжаете, открою вам секрет моей Ренаты: она полюбила вас и сильно страдает. У неё очень цельный характер, ничего не может делать наполовину, притворяться она тоже не умеет. Я не знаю, чем закончится это её свидание с женихом. Боюсь за её судьбу.

Я немного растерялся от неожиданности такого признания, но ситуация не допускала никаких вариантов.

– Что вы, фрау Эльза, - отвечал я, - вы, наверное, преувеличиваете. Она ещё очень молода. И всё уладится.

– Дай бог, дай бог, герр Ри'фат, - с большой тревогой поддержала она меня и со словами "подождите минуточку" удалилась в свою комнату.

Через несколько секунд она опять подошла, держа в руках записную книжечку и карандаш.

– Запишите, пожалуйста, вот сюда ваш адрес, русскими буквами, - попросила она, - я ей передам. Если я не возьму вашего адреса, она мне этого не простит, - говорила фрау Эльза, протягивая мне блокнот.

Бедная женщина и не подозревала, в какое трудное положение меня поставила. Нам, допущенным к секретным работам, в каждой очередной анкете надо было давать только отрицательные ответы на такие вопросы: имеете ли близких родственников за границей, имеете ли переписку с живущими за границей, есть ли среди ваших родственников интернированные, были ли ваши родственники в плену во время войны и на ряд других, не менее дурацких. Это была, конечно, самая важная причина, по которой я не мог дать своего адреса. Вторая причина могла показаться просто смешной в сравнении с первой, но существовала и она. У меня просто не было никакого адреса. Я не знал, получил ли я хотя бы какое-то жильё в Подлипках, где должна была жить жена, продолжая учиться на последнем курсе института. Я не знал, где буду жить, когда приеду домой. Не мог же я дать адрес студенческого общежития Бауманского института в Лефортово, откуда уехал в Германию!

– Я не могу дать своего адреса, дорогая фрау Эльза, - отвечал я как можно убедительнее, - потому что по роду работы не имею права переписываться с иностранными гражданами. Это категорически запрещено, нарушение грозит судом. Пожалуйста, не обижайтесь, я бы с большим удовольствием переписывался и с вами, и с Ренатой.

Она явно не ожидала такого ответа и сразу как-то поникла, но всё же с какой-то надеждой продолжила свою мысль:

– Тогда возьмите, герр Ри'фат, наш адрес. Может быть, сможете с кем-нибудь передать письмо, если будет такая возможность, или отменят этот запрет - он же не может быть вечным. Хотя, - спохватилась она, - наш адрес вам и так хорошо известен. Правда, мы и сами не знаем, сколько времени будем здесь жить. Но если переедем, фрау Шютте8 будет знать, где мы.

– Я об этом буду помнить, фрау Эльза, - сказал я, - а сам подумал, поверила она мне или нет.

– Герр Ри'фат, мы никогда больше не увидимся, поэтому я и сама могу признаться, что тоже полюбила вас, как сына. Разрешите на прощанье поцеловать вас.

Я заметил, что она тыльной стороной руки смахнула вдруг появившуюся слезинку, и тоже поцеловал её со словами:

– Спасибо вам за всё, фрау Эльза, и передайте мой поцелуй Ренате. Прощайте!

Она быстро накинула висевший на вешалке полушубок, вышла со мной из дома и проводила до машины.

– Прощайте, герр Ри'фат. Счастливого пути!

Мы поехали, и я видел, что она долго махала рукой, пока наша машина не исчезла из виду, повернув за угол.

С тех пор, каждый раз заполняя очередную анкету, на вопрос: "Были ли ваши родственники в плену?", я неизменно отвечал: "Нет", а сам думал: "Родственники не были, но сам я был у них в добровольном плену".

Я не верю ни в какие предсказания, приметы и прочие паранормальные явления. Но иногда случаются такие вещи, объяснения которым найти не могу. Когда я заканчивал писать последние страницы книги, которая сейчас лежит перед вами, возвратился сын, выезжавший на короткое время в Германию по своим служебным делам. Среди вещей, привезённых оттуда, была прекрасная крупномасштабная карта Тюрингии с кусочками прилегающих к ней соседних земель. С любопытством я стал её изучать, находя изрядно забытые, но хорошо знакомые названия. Вот Нордхаузен, Йена, Зоммерда, Бляйхероде, Кляйнбодунген, Гроссбодунген, Гебра... Нахлынули воспоминания. Пока я искал знакомые города, сначала даже не заметил, что по карте ручкой проведена чёрная линия от Эрфурта через Нордхаузен и Остероде на Ганновер, и далее к самому северному обрезу карты с указанием на Гамбург. По этому маршруту он ехал на автомашине прямо через Бляйхероде, где, как он рассказал, сбился с пути и немного поплутал. В душе я позавидовал Тимуру и подумал о том, с каким бы удовольствием я посетил эти места.

Нашему "ракетному патриарху" Борису Евсеевичу Чертоку, имя которого я неоднократно упоминал, посчастливилось побывать в Бляйхероде в девяностые годы, и он рассказывал, что там работает музей, посвящённый совместной работе немецких и русских инженеров по ракетной технике в 1945-46 годы. "Там есть даже стенд, на котором указаны адреса, по которым жили советские специалисты, - сказал Борис Евсеевич, - можно туда съездить и всё вспомнить".

Я и так всё хорошо помню, потому что этот небольшой по времени отрезок на долгом жизненном пути оставил яркий след и в моём сердце, и в памяти.