— Чтобы лучше кормить Дав во время тренировок.

Следует мучительно долгая пауза, я жду и жду ответа Финна. А он постукивает пальцами по краю стекла, потом наклоняется и всматривается в то место, где стекло соединяется с деревом, приближает лицо почти вплотную… И похоже, остается доволен тем, что защита от дурной погоды выглядит вполне надежной, после чего готов продолжать разговор.

Он говорит наконец:

— А что, корм получше дорого стоит?

— А ты видел, чтобы на нашем острове росла люцерна?

— Ну, как посмотреть, — задумчиво произносит Финн. — Я ведь не знаю, как люцерна выглядит.

— Точно так, как начинка твоей пыльной головы. Да, она дорого стоит. Ее привозят с материка.

Мне немножко не по себе из-за того, что я сорвалась на Финна. Не он ведь причина моей злости, а Гэйб. И я не желаю верить в то, что сегодня вечером мне, может, и не удастся выложить ему все насчет появления в нашем доме Малверна. Но я не могу из-за Гэйба бодрствовать всю ночь. Мне завтра нужно рано встать, если я собираюсь вернуться на пляж.

У Финна унылый вид. Я чувствую себя ужасно. Может, мы могли бы продать что-нибудь другое, вроде бесполезных кур, которые только тем и заняты, что подыхают до того, как я успеваю их зарезать на обед. Но весь этот выводок даст возможность купить только один тюк сена и ни горсти хорошего зерна.

— А она от этого будет бегать быстрее? — спрашивает Финн.

— Спортивные лошади должны питаться как спортивные.

Финн бросает косой взгляд на наш ужин — бобы с маленьким кусочком бекона, который пожертвовала нам Дори-Мод.

— Стоит ли оно того…

Он говорит так, словно я предложила ему отпилить левую ногу. Но я понимаю его чувства. Он любит «морриса» так же, как я люблю Дав, и что ему останется, если у него не будет мотора, в котором можно копаться? Только окна, а их в доме всего пять.

— Если я сумею победить, — говорю я брату, — у нас будет достаточно денег, чтобы выкупить его обратно.

Финн все так же мрачен, и я продолжаю:

— У нас даже хватит денег на две машины. Одна понадобится для того, чтобы тащить другую, когда у той заглохнет мотор.

На этот раз на его лице появляется подобие улыбки. Мы садимся за стол и едим бобы с беконом. Не говоря ни слова, мы доедаем яблочный пирог, не оставив Гэйбу ни крошки. Два человека за столом, рассчитанным на пятерых. Я просто не представляю, как мне удастся заснуть с таким комком гнева в груди. Куда же провалился Гэйб?

Я думаю о той овце с отрубленной головой, которую мы с Финном нашли по дороге в Скармаут. Откуда нам знать, то ли Гэйб работает допоздна, то ли лежит мертвый где-нибудь на обочине дороги? И если уж на то пошло, откуда ему знать, сидим ли мы в безопасности дома или валяемся где-то на обочине?

Именно Финн наконец высказывает созревшую мысль:

— Похоже на то, что он уже сбежал.

Шон

Этой ночью, вместо того чтобы спать, я лежу на своей кровати и смотрю на маленький квадрат черного неба, который виден через окно моей квартиры. Хотя теперь я сухой, меня пробирает холодом до костей, как будто я проглотил целое море и оно плещется во мне. Руки у меня болят. Я поддерживаю ими наклонные скалы.

Я думаю о Фундаментале, целеустремленно плывущем за лодкой. Нет, я не об этом думаю. Я думаю о закинутой назад голове Фундаментала, о его выкатившихся глазах, о том, как он исчезает под водой, клубящейся туманом вокруг меня…

Я снова и снова прыгаю в воду. И снова и снова там слишком темно, слишком холодно, слишком поздно…

И снова и снова я вижу Мэтта Малверна, стоящего на мыске перед входом в пещеру, наблюдающего…

Я пока не виделся с Бенджамином Малверном, но это впереди. Это всего лишь вопрос времени.

«Кендрик!»

Голос Дэйли, предупреждающего меня, но слишком поздно.

Я больше не в силах оставаться в постели. Я встаю. Моя куртка до сих пор мокрая и грязная, она висит там, где я ее повесил, — на железных кольцах радиатора. Не включая света, я нахожу брюки и шерстяной свитер и по узкой лестнице спускаюсь в конюшню.

Три лампочки, висящие над центральным проходом, только и освещают, что круги пола прямо под собой. Все остальное окутано тенями; от того, как растворяются в темноте звуки моего дыхания, тьма кажется необъятной. Когда чистокровные и упряжные лошадки слышат мои шаги в проходе, они начинают тихонько ржать, выражая надежду. Но после того, что случилось днем, я даже смотреть на них не могу. Я видел, как рождались на свет все они, точно так же, как наблюдал за рождением Фундаментала.