«Суици-ыд, – вспоминалась песня, – пусть будет легко-о!»

И фигня это все – жены, дети. Женам нужна уже только наша зарплата, которой им всегда не хватает (то одно, то другое, и все как бы исключительно на детей), а дети… Лет до пяти, хоть и плачущие, капризничающие, но они действительно родные и дорогие существа, их приятно тискать, целовать, можно часами любоваться ими, а теперь, когда им уже по семь-двенадцать – чужие какие-то. И дальше, по всем приметам, чужесть эта будет только сильнее.

Родителей жалко, если я с собой что-то сделаю. Но, с другой стороны, когда мне было лет четырнадцать и они в очередной раз и как-то особенно агрессивно на меня набросились с упреками, что я ничего не делаю по дому, плохо учусь, с ними общаюсь через губу, я ответил: «А я не просил, чтобы рожали. Зачем вы меня родили? Я не просил». Они тут же замолчали и с тех пор больше меня не упрекали, а если им что-то от меня нужно было, просили как об одолжении. И те полудетские слова я готов был повторить им и сейчас: «Я не просил»… Действительно, зачем родили? Чтобы мучился?

Вообще – это особенно отчетливо, остро осознавалось в душной нечистой рюмочной, – все получилось неправильно, плохо. Как-то катилась, катилась жизнь незаметно и вроде бы сама собой, как камень по пологому склону, и вот забуксовала. А чтобы подтолкнуть ее, сил нет. Да и зачем, в сущности, толкать, куда? К старости, немощи, маразму, пенсии, на которую ни фига не купишь…

Нет, все-таки, наверное, лучше уйти теперь. А что? Ничего исключительного. В мире ежедневно кончают с собой по нескольку десятков людей. В месяц – тысячи, в год – десятки, а может, и сотни тысяч. Значит, это действительно выход и природа вложила в нас такую функцию. По существу, никому я ничего здесь уже не обязан…

– Да и я тоже, – поддерживал Владимир, полысевший, порыхлевший по сравнению со студенческими годами, – я тоже никому не обязан. Пусть расхлебывают, если хотят, а я – не хочу. Я не животное, за существованье бороться. И мне ничто не интересно… Когда-то думал, что секс – главное. Так, наверно, и есть, то есть должно быть. Но что-то совсем он вялый какой-то стал, и после него чувство такое, что лучше б и не было.

– Ты секс с женой имеешь в виду?

– Ну да.

– У меня со своей так же… Любовниц для этого заводят.

Володя вздохнул:

– Для любовниц деньги нужны. А главное – энергия. А тут – утром на работу, вечером с работы. Теперь вот времени полно, зато денег… Да и какой смысл вообще?.. Нет, куплю ноотропила, и – на хрен.

– А я в Лосиноостроский парк с веревкой.

– Мда, Ромка… Ну, давай накатим по глотку.

Посетителей «Второго дыхания» мы особо не разглядывали, правда, любой в тесном зальчике волей-неволей попадал в поле зрения. Да и кто там мог быть интересный… В основном тихие, измученные алкоголем полубомжи, медленно, через силу, казалось, набиравшиеся дешевой водкой; они даже в компании почти не разговаривали, пили, словно противное, но необходимое лекарство, пережидали минут пятнадцать, а потом, насчитав на следующие пятьдесят граммов, подбредали к стойке… Заходили и быстро проглатывали водку вполне благообразные мужички – бытовые алкоголики… Иногда в рюмочную спускались пацаны-музыканты с гитарами в чехлах, шумно, со спорами брали водку или пиво, закуску, устраивались в углу и начинали галдеть, ржать, толкать друг друга; очень они раздражали нас своей жизнерадостностью… Бывало, на лесенке появлялись симпатичные, совсем молодые девушки, но тут же, поняв, куда попали, вскрикивали: «Ф-фу!» – и выбегали.

Пару раз мы видели там похожих на нас – неплохо одетых, еще нестарых. Тихо, но горячо они что-то говорили друг другу, в чем-то убеждали. Судя по всему, у них были те же проблемы, и они пытались найти пути их преодоления. Хотелось подойти и все им объяснить. Убедить, что нет выхода – только веревка и ноотропил…

Однажды наше внимание привлек высокий, метра два, мужчина. Грузноватый, одетый в черное, в кожаной, несмотря на жару, куртке, волосы ниже плеч, хотя такая прическа совсем не шла ему. Какой-то нелепый он был, как нынешний Оззи Осборн. И особенно странно он передвигался: на прямых ногах, шаркая, но не старчески, а точно робот из фильма «Гостья из будущего». И шеей не двигал, а поворачивал голову вместе со всем туловищем.

Еще когда он спускался по небольшой, но крутой лестнице в зал, и я, и Владимир на него посмотрели, а потом невольно, отвлекаясь от разговора, следили за ним.

Мужчина прошаркал к бару, заказал стаканчик водки и два бутерброда с колбасой. Голос у него был обычный – мягкий, типично московский тенорок, – и от этого я успокоился: в первый момент, когда увидел его, уже прилично подпивший, решил, что это некто оттуда, куда мы с Володей всё собираемся, но никак не отправляемся. Вот устал слушать и пришел помочь. Стало жутко.

Но голос стер эту жуть, я продолжил излагать Володе свою мысль:

– Знаешь, я в последнее время много читаю. Что еще делать… Оказывается, вся литература, философия, вообще культура доказывают одно: жизнь – это цепь страданий. Одно страдание сменяет другое, и так бесконечно, до полного добивания человека. И в итоге человек ждет не дождется, когда же придет смерть-избавление. Понимаешь? Ему уже невыносимо становится, ничего не мило совершенно. А?

– Ну да, – кивнул Владимир. – И что?