Рис. 9. Умирающий Кухулин. На его плече – ворона, образ богини войны и смерти. Скульптура О. Шеперда, 1916 г. (установлена в Дублине в здании Почтамта в память о героях Пасхального восстания 1916 г.)

ющая в себя оружие и доспехи, снятые с погибшего’ (… s'i ac torrisi 7 ac truaghnem'elai 7 faidhbh corcra cirtha cr'ethnaigthi aca f'asgadh… – «…она рыдала и жаловалась и доспехи алые, изрубленные, сломанные мыла.» [Van Hamel 1978, 96]). Присутствующий здесь же друид Катбад интерпретирует данное видение как дурной для Кухулина знак и видит в нем предзнаменование его скорой гибели, сам же герой говорит открыто: «она моет мои доспехи». Саму женщину он называет «дочерью Бадб» (ingin Baidhbhi, ср. имя персонажа в Разрушении Дома Да Хока).

В саге, относящейся к циклу Финна, Reicne Fothaid Canainne, в поэтическом фрагменте, повествующем о гибели воинов, говорится, что на пути к полю битвы им встретилась женщина, также моющая у брода «окровавленную добычу» (fodb). В данном эпизоде она называется Морриган:

At'a at immunn san chan m'or fodb asa fordercc bol,
dreman inathor d'imar, nodusnigh M'orr'ioghan. (…)
is m'or do fodboibh nigius, dremhan an caisgen tibhes
[Meyer 1910, 16].
Есть вокруг нас напрасно много добычи, что обагрена удачей,
ужасны кишки огромные, которые мыла Морриган (. )
много добычи она мыла, ужасным смехом она смеялась.

В традиции уже фольклорной мы также встречаем устойчивый мотив женщины, которая встречается на пути войска, идущего в битву, часто – у брода, причем предречение ею грядущего поражения и гибели воинов также, как правило, оформляется при помощи метафорическивизуального кода, т. е. – она моет в реке окровавленные доспехи. Так, например, в книге П. Лайсафт Банши приводится интересный пример, относящийся уже к середине XIV в. В повести Победа Турлохов (Caithreim Thoirdhealbhaig) рассказывается о том, как 15 августа 1317 г. Доннха О’Браен, спешащий на битву с норманнами, увидел уродливую старуху, которая мыла в водах озера Риск (на севере совр. графства Клэр) окровавленные головы и кишки. На вопрос, что она делает, она ответила, что моет головы и внутренности воинов, которые сегодня погибнут, и что голова самого Доннхи

Рис. 10. Бронзовая статуэтка богини войны. На шлеме – изображение гуся в угрожающей позе, символ жестокости и беспощадности. Британия, I в. до н. э.

находится среди них. Действительно, к вечеру Доннха был убит [Lysaght 1986, 200]. Интересно, однако, что сам Доннха квалифицирует действия встретившейся им «ведьмы» (badb) не столько как предречение, сколько как магический акт, имеющий своей целью помочь его врагам Турлохам, которым она покровительствует. Аналогичная интерпретация присутствует и в другом эпизоде из этой же повести: в рассказе о победе клана Турлохов над норманнскими войсками, во главе которых стоял Ричард де Клэр, говорится о том, как в мае 1318 г. перед решающей битвой при Ди войско де Клэра встретило при переправе через реку странную женщину, которая стояла на берегу и мыла в воде окровавленные доспехи. На вопрос о том, чем она занята, она ответила, что моет «оружие, доспехи и боевые знамена» де Клэра, поскольку сам он и многие из его окружения скоро падут в битве. Саму себя при этом она назвала in dobarbr'onach, букв. «водно–печальница». Сам де Клэр отдал распоряжение своим офицерам «не обращать внимания на женщину», поскольку, как он сказал, ирландская пророчица может предречь гибель только ирландским же воинам, а на англичан ее власть не распространяется. В его словах была бесспорная логика, однако исход сражения показал, что он был не прав: к вечеру он уже был убит.

Как справедливо отмечает П. Лайсафт [Lysaght 1986, 203], мотив «кровавой прачки» является субвариантом более широкой темы «одинокой женщины», которую встречает идущее в поход войско и которая предвещает ему грядущую гибель. Поэтому Федельм, как и ряд других персонажей, никак не связанная с темой воды или стирки кровавых доспехов, безусловно, выполняет в тексте те же функции: зрительный образ крови в данном случае заменен его вербализацией («красное вижу»), но суть его от этого не меняется.

Более того, в указанной нами работе [Carey 1983, 265] Дж. Кэри сравнивает Федельм с другой «одинокой женщиной» – Сивой (Simha), которая также появляется на колеснице перед идущим в поход войском в относительно поздней (ок. XII в.) саге Битва при Маг Лена (СаЛ Maige Lena), повествующей о сражении между Эоганом Великим и Конном Ста-битв (см. [Jackson 1938, 16]). Однако более конкретное обращение к тексту демонстрирует явное распадение традиции: Сива предстает уже скорее как дева–воительница, а не как заклинательница, и ее действия рождают противодействие со стороны героя:

Agus do lensat in sluagh 'e, 7 beiris Simha ingen Chorr–luirgnig air .i. badhb 7 banghaisgedach do muinntir Ghuill i 7 is amhlaidh do bi a carpat riomhe in tsluag 7 si ag maidhemh madhma orra 7 ag guin muintire Eogain 7 ag seoladh an tsluaig orra. Anais Eogan fria 7 marbhais d’urchar do shleig i.

[Jackson 1990, 16]

И потом войско последовало за ним дальше, и встретилась ему Сива, дочь Корр–Лургнаха (имя означает «с голенями журавля»), а была она ведьмой (badb) и жено–воительницей из людей Голла. И была ее колесница против людей Эогана и причиняла она им гибель и убивала людей Эогана и посылала войска на них. И тогда Эоган убил ее концом дротика.

 

Рис. 11. Золотой статер. Изображение богини войны в виде вороны, скачущей верхом на лошади (верховая езда для кельтов – знак принадлежности к Иному миру). Начало н. э., Британия

С другой стороны, Дж. Кэри склонен и, видимо, совершенно справедливо, включить в данную тему и эпизод появления «красной женщины» на колеснице в саге Похищение коровы Регамны (сага предваряет сюжетно Похищение…): «…Тут увидели они и саму колесницу, запряжена была в нее только одна лошадь красного цвета. Была у этой лошади только одна нога, а дышло колесницы протыкало ее насквозь, конец дышла выходил изо лба и там держался. На колеснице сидела красная женщина. У нее были красные брови, красный плащ и красное платье. (…) Рядом с колесницей шел высокий мужчина в красной одежде» [Похищение. 1985, 80]. В дальнейшем «красная женщина» оказывается богиней войны и разрушения Бадб и, превратившись в черную птицу, начинает предрекать Кухулину скорую гибель: «Будешь ты жить на свете, пока теленку, которого носит она сейчас, не исполнится ровно год» (Ised aired bia–su i m–beatha corop dartaig in loeg fil i m–broind na bo–so [Windish 1887, 245] – букв. «Так это установлено, что будешь ты в жизни, пока станет годовалым бычком теленок, который в чреве этой коровы»). Однако, как это ясно видно в тексте и в дальнейшем контексте, ее слова, внешне оформленные как предречения, функционально являются скорее угрозами, и поэтому кажется вполне естественным, что Кухулин просто не верит им и готов ими пренебречь, несмотря на ее заявление: «От меня зависит жизнь твоя и твоя смерть». Но, строго говоря, разве не точно так же ведет себя и королева Медб? С одной стороны, у Кухулина, как кажется, есть основания не верить пророчеству / пренебречь угрозами Бадб не только в силу его героической природы, но и потому, что ему была предсказана воительницей Скатах (в саге Сватовство к Эмер) победа в этой битве и более поздняя смерть. Но, с другой стороны, и у Медб есть основания не верить Федельм, поскольку, как известно ей от ее гонцов, уладами овладела их периодическая «немощь»: «Нечего нам страшиться уладов», – говорит она.