В темноте, на некотором расстоянии от них, римский охранник, ругаясь, дрался с тенью. Похоже, что этой тенью был Иоанн. Охранник схватил его за платье. Ткань затрещала, охранник закричал, а голый молодой человек скрылся среди оливковых деревьев. Годолия велел поднять факел к лицу Иисуса и подошел ближе, чтобы лучше разглядеть его.

– Раз вы пришли меня арестовывать с мечами и булавами, значит, вы принимаете меня за разбойника? – спросил Иисус. – В течение многих дней я находился поблизости, однако вы не рискнули арестовать меня при свете дня.

– Пошли, – сказал римский командир.

Они пошли по дороге, ведущей в Иерусалим. Между ними промчался заяц. Занимался рассвет, и горизонт стал постепенно светлеть. Командир несколько раз чихнул.

Они направились к дому, незнакомому Иисусу. Годолия постучал в дверь, и она мгновенно распахнулась. Едва раб с красными от недосыпания глазами увидел процессию, как тут же убежал вглубь дома. Через несколько минут в дверном проеме появился Анна. Он долго разглядывал Иисуса, а затем покачал головой.

– Первосвященник находится в Грановитой палате, – сказал Анна.

Процессия направилась туда.

Дворец Асмонеев, окруженный охранниками, сверкал от многочисленных огней. Процессия направилась к дворцу и пересекла квадратный двор, отделявший резиденцию Пилата от здания Синедриона. Продрогшего, растерянного, страдавшего от жажды Иисуса грубо втолкнули в прихожую. Открылись обе створки тяжелой двери. Шум, доносившийся изнутри, стих. Наступила полная тишина.

Иисус стоял перед ними. Восемьдесят человек. Восемьдесят человек, вставших ночью, в час самых сладких снов, с кроватей. чтобы учинить суд над распространителем грез. Иисус выпрямился. Они были готовы к тому, что он бросит им вызов, и еще немного помолчали в ожидании.

– Ты Иисус, сын плотника Иосифа, родившийся в Вифлееме?

– Да.

– Сегодня ты должен ответить за свои действия перед судом и Законом Израиля.

Обратившись к членам Синедриона, Годолия продолжал:

– Вот человек, который на протяжении многих лет попирал Божественные и людские законы. Он оскорблял уважаемых граждан, дважды учинил беспорядки в святом Храме, примкнул к партии зелотов, врагов нашего общества, занимался, как и языческие кудесники, колдовством, заявляя, что исцеляет людей Божьей волей, утверждал, что разрушит Храм и построит новый в три дня, занимался бесовством в субботу, произносил дискредитирующие наше собрание речи, в которых звучали призывы к людоедству. Каждый из пунктов обвинения предусматривает смертную казнь. Но все эти преступления можно считать всего лишь мелкими проступками, ерундой, царапинами на скрижалях Закона и пергаментах законов по сравнению с чудовищной ложью, которую этот человек и сам повторял, и позволял повторять своим ученикам.

Годолия замолчал и слева направо обвел взглядом скамьи, на которых сидели семьдесят девять человек. Не считая первосвященника, хранители иудейских традиций, наследники Соломона, двадцать три знатока Галахи, или раввинского Закона, и сорок шесть старейшин, иными словами, Синедрион в полном составе. Рассвет, выбеливший окна, то тут то там высвечивал синеву бессонной ночи, ночи беспокойства, возмущения. Иисус слушал, застыв на месте, он словно окаменел.

– Отец нашего собрания, – продолжил Годолия, в одном лице прокурор и начальник охраны, – позволь мне снять с тебя ужасное оремя и перечислить грехи обвиняемого, ибо, братья мои, отцы мои, есть и другие способы осквернить себя, отличные от прикосновения к трупу или рожающей женщине. Некоторые слова, произнесенные нечестиво, тоже могут покрыть грязью. Этот человек утверждал, что он Сын Всевышнего и одновременно Мессия!

– Это доказано? – спросил Вифира, и его голос дрогнул.

– Это засвидетельствовали под присягой двадцать три человека, не считая раввинов нескольких городов Галилеи, – ответил Годолия, – чьи письменные свидетельства находятся у секретаря.

– Неслыханная дерзость! – воскликнул Ездра бен Мафия – Я предлагаю принести после Пасхи коллективное покаяние во искупление столь тяжких грехов!

– Мы внимательно рассмотрим твое предложение, – ответил Годолия. – Однако сейчас мы должны решить, причем здесь и до полудня, виновен обвиняемый или нет. Такова наша задача.

Раздались возмущенные голоса сторонников Каиафы.

– Виновен! – кричали некоторые из них, желая побыстрее покончить с этим делом.

Вифира. доктор Галахи, поднял руку, и сразу же воцарилась тишина. Как и большинство знатоков раввинского закона, Вифира отказался поддержать тайный план Каиафы. Однако никто не знал что он по этому поводу думал.

– В этом самом месте мы уже обсуждали природу претензий на мессианство и, если память мне не изменяет, пришли к выводу, что эти претензии нельзя считать греховными. Принимая во внимание что настоящее заседание должно завершиться до полудня и что маловероятно, что доктора изменили свое мнение, я предлагаю отбросить этот пункт обвинения и сосредоточиться на другом, то есть на утверждении о Божественном происхождении обвиняемого. Или же давайте отбросим обе статьи обвинения, поскольку они взаимно связаны, и займемся обсуждением других статей обвинения, которые перечислил Годолия.

Каиафа нахмурил брови. Годолия окаменел.

– Разве нельзя отделить обвинение в мессианстве от обвинения в утверждении Божественного происхождения? – спросил Каиафа.

Вифира поднял голову и из-под полуприкрытых век посмотрел на первосвященника.

– Сейчас доктора обсудят этот вопрос, – заявил Вифира.

Двадцать три доктора склонили друг к другу головы и стали тихо совещаться. Годолия бросил мрачный взгляд на Каиафу. Через некоторое время, показавшееся Годолии бесконечным, доктора приняли прежнее положение и замолчали.