А тут они оказались вместе с Максимовым. Оба стоят друг друга. Кто из них знает больше анекдотов и лучше умеет преподать их слушателям — решить трудно, не всякое жюри разберется.

И сейчас они, видно, стараются блеснуть находчивостью, не посрамить себя перед товарищами. Идет необъявленное состязание.

Похоже, что Борис в этот раз сдал позиции, а Виктор нашел в своей необъятной кладовой какой-то НЗ и выложил его перед слушателями «козырным тузом».

Один из матросов согнул палец и приблизил его к лицу Бориса. Это означает, что рассказчик «загнул», поднес слушателям уж слишком очевидную небылицу. И Борису ничего не остается, как признать свое фиаско — разогнуть у собеседника согнутый палец.

— Признаюсь, тут дал маху. Наверное, лишнее вытравил в отпуске. Вот уж где я дал простор фантазии. Там мне было привольно. Бывало, так заливал, что самому себе слушать было интересно. Иногда даже сам верил в правдоподобность моих несусветных историй.

— У тебя там и соперников, наверное, не было. Одному-то был простор.

— Но раз встретил одного мастера приврать, а как его посрамили — даже у меня горели уши от стыда. Едем в вагоне. Сидит на нижней полке матрос с голубыми погончиками — в авиации служит. Возле него человек пять-шесть затаив дыхание слушают про воздушные бои. А он вошел в азарт — так и живописует про схватки со стервятниками… Говорит: сбил длинной очередью одного, а в это время с хвоста к нему зашел другой фашист. Оглянулся — сейчас откроет огонь. Я, говорит, ручку от себя и в пике, он тоже, жму к земле, в ушах свистит…

— А ты бы его кнутом, — вдруг раздался совет со средней полки.

Глянул туда рассказчик — и как воды в рот набрал, умолк, глазами заморгал, потом говорит: «Я сейчас» — и исчез.

Оказывается, служил он на аэродроме в обслуживающей команде, возил на лошади в бочке воду. А тот, что советовал воспользоваться кнутом, был настоящий летчик-истребитель и видел на аэродроме этого водовоза. Вот как можно попасть впросак. Так что трави да оглядывайся, смотри, с кем сидишь, тоже наблюдай за обстановкой.

Сам Гугуев сноровистый и сообразительный матрос, очень ловок, пролезет в игольное ушко. Он находчив, хитроват и смекалист. Любит побравировать, показать разудалую вольность, форсануть перед людьми невоенными, особенно перед девчатами. За этой на вид бесшабашной головой не сразу распознаешь человека себе на уме. В обычных условиях, в отряде, Борис небрежен: то поясной ремень с бляхой расслаблен и болтается, то фланелевка как следует не заправлена, то форменный воротник надеть забудет… Соломенного цвета реденькие волосы свои он не балует расческой, лишь нет-нет да и проведет по голове растопыренной пятерней, как граблями. А вот в увольнение на берег Борис ходит щеголем, отутюженный, подтянутый и франтоватый. Где-то усвоил своеобразную, ему только присущую манеру: обращаясь к собеседникам, поднимает чуть выше головы правую руку и потряхивает ею, как кисточкой.

Постепенно бойцы выговорились, утихомирились и разошлись по своим местам. Кто прикорнул подремать, кто — в дозоре. Прилег и я, подсунув рюкзак под голову.

Кругом все спокойно, ни звука, ни шороха. А не спится. Какая-то неясная тревога покалывает: ведь в чужом городе, да и ночь надвинулась. Говорят, сердце — вещун. И тут предчувствие не обмануло.

Около десяти часов, когда сгустилась кромешная вечерняя темнота, от крайних постов, где дорога выходит из города на север, вдруг послышалась стрельба. Со связным и несколькими матросами бежим туда. Все отделения быстро заняли свои места и изготовились к бою.

У передового поста Бывалов доложил, что дозорные обнаружили какое-то подозрительное передвижение людей. Было слышно, как через улицу, за домами, кто-то перебегает, а затем останавливается и замирает на месте. На оклик не отозвались. Матросы пустили несколько коротких очередей из автоматов. С той стороны ответили стрельбой из винтовок. Тут мы и подоспели.

Посылаю связного к Тихонову проверить, как дела у него, сам бегу к отделению Овчаренко. У Степана тоже бойцы постреливают по каким-то мелькающим возле домов фигурам. Разобрать в темноте трудно. Вскоре донеслась такая же редкая стрельба из винтовок и автоматов слева, из расположения взвода Никандрова. Похоже, что противник пытается ночью ударить по отряду.

Все залегли в подготовленных укрытиях, осветительные ракеты, точно висячие фонарики, озаряют дома и ближайшие улицы. Хлопки винтовочных выстрелов и стрекот автоматных очередей доносятся с разных сторон. Пули посвистывают совсем поблизости. Но вспышки от стрельбы с вражеской стороны пока отчетливо не различаются. Видно, японцы замаскировались в укрытиях. Нашим приходится стрелять больше наугад. Дав очередь из автомата то по изгороди, то по разрывам между домами, матросы ставят перед собой огневой щиток: под такой частокол автоматных пуль едва ли кто посмеет высунуть голову. А японцы, похоже, и не проявляют особой охоты лезть на этот огневой заслон. Никаких попыток пересечь улицу и сблизиться с нами не заметно.

Уже минут пятнадцать-двадцать почти по всей вытянутой цепочке отряда ведется эта перестрелка. В стороне взвода Никандрова протарахтел пулемет. Нет-нет да и прожужжит шмелем, а то и врежется в укрытие или скользнет рикошетом какая-нибудь шальная пуля из японского карабина. Потерь у нас нет. Послал связного к командиру отряда, чтобы выяснить обстановку там и спросить о распоряжениях.

Вскоре стрельба стала стихать, японцы перестали отвечать на наши выстрелы. Прекратили огонь и десантники. Кругом все утихло.