— И тебе ужасно захотелось меня защитить! — зло процедила Даша.

— Да, мне ужасно захотелось тебя защитить, — кивнул он, не обращая внимания на ее тон. — Но я понимал, что если ты будешь подозревать и меня тоже, даже сама того не желая, то ничего у нас с тобой не получится. Потому и промолчал. Теперь-то понимаю, что поступил абсолютно неправильно, в результате ведь получилось гораздо хуже, чем могло бы быть. Я ошибся. Но я не собирался обманывать тебя специально! В конце концов, если бы хотел обмануть, то не стал бы говорить кому-то, что она моя бывшая жена, и заниматься ее вещами, и звонить дяде Валере, который, между прочим, живет со мной на одной улице, в соседнем доме. Я бы просто промолчал. Все равно ведь никакого расследования не было, паспортов никто не проверял. Но даже если проверили… Подумаешь, отметка о разводе!

Он говорил так убедительно, что Даше очень хотелось ему поверить. Но было еще кое-что. Да, было еще кое-что, из-за чего она не могла сесть рядом с ним на траву, испачкав сарафан, и сказать: бог с ним, со всем этим, давай забудем, я все прекрасно понимаю.

— Тебя не было в тот день на пляже, — тихо сказала она, стараясь не глядеть на Максима.

— Что?

— Тебя не было. То есть ты уходил до ее убийства. И тебя не было на пляже после одиннадцати.

— Дашка, да ты с ума сошла! — изумился он. — Я же рядом с тобой плавал!

— Да, — кивнула она, — вот и я тоже так думала сначала. Ты так подробно расспрашивал меня, где кто был в то время, так пытался заставить меня вспомнить, напрячь зрительную память, как ты говорил, что я не сразу подумала о тебе самом. Но ведь тебя там не было! Ты зашел со мной в воду, а потом я повернула к берегу, потому что устала. Но, понимаешь, выйдя на берег, я стала искать тебя в воде. И не нашла. Я внимательно смотрела, но тебя не было, уверена. Ты ведь плаваешь гораздо лучше меня, вполне мог меня обогнать. Я еще потом сидела на берегу минут пятнадцать или даже больше. В общем, и у тебя было достаточно времени, чтобы дойти до корпуса.

— Ты что несешь? — спросил он, приподнимаясь. — Ты соображаешь, что говоришь?

— Мне казалось почему-то, что убийц должно быть двое: мужчина и женщина, поэтому я подумала про Никиту с Аллой. Но ты ведь сильный. Ты вполне мог дотащить ее тело до ванны и положить туда, правда? И она спокойно открыла бы тебе дверь…

— Дашка, ты что, думаешь, ее убил я? Да зачем?

— Не знаю, — покачала она головой, не отводя от него глаз. — И не хочу знать. Я понимаю, что доказать ничего нельзя. Если и были какие-то улики… Ты ведь занимался вещами, правда?

— Ты все выворачиваешь наизнанку!

Он сделал шаг к ней, но Даша отпрянула.

— Не подходи ко мне! — прошептала она, потому что голос внезапно сел. — Не подходи ко мне! Я не собираюсь никому ничего рассказывать, поэтому не трогай меня!

— Даша, успокойся, не собираюсь я тебя трогать!

Он сделал еще один шаг, и у Даши прорезался голос.

— Не подходи ко мне! — отчаянно выкрикнула она. — Еще шаг сделаешь, начну кричать! Я тебе не Алина!

Она попятилась по аллее, и когда их стало разделять не меньше трех метров, повернулась к морю.

— Дашка! — крикнул он ей в спину.

Ее словно током ударило.

— Не смей называть меня Дашкой! — прошипела она, обернувшись к нему. — Вообще не смей никак меня называть! И не подходи ко мне, понятно? Не подходи ко мне, не то я сама тебя убью.

Он стоял на берегу неподвижно.

Господи, кругом одна ложь, мысленно простонала Даша, одна ложь. Она повернулась и пошла по аллее, сначала медленно, потом быстрее, быстрее…

Максим сел на корточки и негромко выругался. Надо же было быть таким дураком! И ведь теперь ей ничего не объяснишь и не докажешь — будет шарахаться от него, как затравленный заяц. Бедная напуганная девочка…

Он вспомнил Алину — Алину, которую никогда не смог бы назвать бедной напуганной девочкой, ни при каких обстоятельствах. Она словно родилась женщиной — опытной, умной, знающей, чего хочет, и добивающейся желаемого. «Вот только со мной ей не повезло, — хмыкнул Максим. — Хотя она очень старалась. И образовывала, и учила жизни, и пыталась из меня человека сделать, а все впустую. Я еще и сопротивлялся, подшучивал над ней. Вот этого она мне простить и не могла — того, что я, скотина такая, посмел не просто не оценить ее усилия, а еще и посмеяться над ними».

Последний год их брака был самым тяжелым, вспомнилось ему. Алина закатывала истерики, могла целыми днями молчать, обидевшись непонятно на что… И все время пыталась прогнуть его под себя во всем — начиная от выбора рубашек и заканчивая тем, какое мясо купить на ужин. Он все еще любил ее, хотя и понимал, что вместе им не жить. Любил как бы по инерции, и любовь быстро таяла, исчезала. Когда Алина поняла, что он ее разлюбил, то возненавидела всерьез, потому что разлюбить ее, такую красивую, умную, уверенную в себе и образованную, мог только последний мерзавец.