По равнине, вздымая клубы пыли, нескончаемым потоком шло войско. Живая река, сотни и сотни людей, сильных, полных жизни мужчин, еще весьма молодых, извивалась меж невысоких, будто бы срезанных великанскими ножами холмов. А по левую руку от них точно так же извивалась, сверкая на солнце, словно расплавленное серебро, настоящая река. Стайла здесь была еще не такой полноводной, как дальше на север, где она вбирал а себя воды десятков сбегавших с Олгалорских гор рек и речушек, но и сейчас уже ее отнюдь не везде можно было перейти в брод. В прочем, предводители размеренно и неутомимо двигавшейся по течению Стайлы армии и не пытались пересекать ее. Отделенные от врага даже такой преградой, все, и полководцы, и простые солдаты, чувствовали себя немного увереннее, и не стремились рисковать понапрасну.

Армия, над которой развевались, хлопая на ветру, красно-белые стяги, с коих грозно щерил могучие клыки разъяренный вепрь, шла на север. Рысили всадники, настороженно вглядывавшиеся вдаль, не сводившие глаз с горизонта. Мерно ступали пешие воины, на время похода расставшиеся с доспехами и оружием, которое за ними везли многочисленные возы. Войско шло к пока еще далекой цели, стольному граду Фальхйену, выпустив во все стороны паутину дозоров. Разведчики, легковооруженная конница, кружили вокруг маршировавших колонн, стремясь обнаружить подбирающегося врага прежде, чем он смоет ударить сам. Но и когда армия останавливалась, когда равнина озарялась кострами, и к небу возносились шпили роскошных шатров, жилищ рыцарей, не привыкших отказывать себе в комфорте даже во время войны, дозорные не успокаивались. И в ночной тьме, и в дождь, и в холод они рыскали всюду, точно оголодавшие волки, но, в отличие от хищников, эти воины не столько искали добычу, сколько стерегли покой своих товарищей. И хотя никто не ожидал обнаружить поблизости не то, что неприятельское войско, но и просто крупный дозор, разведчики и не думали расслабляться, снова и снова седлая на рассвете быстрых скакунов, чтобы раствориться на равнине до самой темноты.

Войско неудержимо продвигалось вперед, и в первых рядах его шли предводители. Эйтор, все еще считавший себя владыкой Альфиона, пусть даже его власть готова была признать от силы треть королевства, рвался вперед, всей душой желая поскорее увидеть свою столицу, город, который он прежде покинул в великой спешке, и в котором оставался единственный человек, что был ему действительно дорог. Король ехал верхом на могучем буланом жеребце, окруженный многочисленными лордами и рыцарями, теми, кто не нашел в себе силы просто взять и забыть однажды данную присягу, а также телохранителями, готовыми защищать своего государя от любого врага, способными не задумываясь прикончить самого титулованного лорда, если он вздумает умышлять против государя.

По правую руку от владыки ехал престарелый лорд Маркус, нашедший в себе силы, чтобы взобраться в седло. Порой старику казалось, что он вернулся в прошлое на несколько десятков лет, когда точно так же вел в бой свою дружину, раз за разом повергая ближних и дальних соседей. А теперь, думал лорд, может статься, что он выступил в свой последний поход.

А слева от государя держался могучий лорд Грефус, тот, кто, собственно, и командовал всей армией, полутора тысячами пеших и конных воинов, сохранивших верность владыке Эйтору. Этого рубаку редко посещали грустные мысли, и сейчас все его существо было направлено на то, чтобы армия прибыла на место битвы как можно быстрее, и, желательно, не потеряв в дороге ни единого бойца. Пока эта задумка вполне получалась, а потому Грефус был вполне бодр и весел, предвкушая, как вскоре вновь окунется в омут яростной битвы.

В прочем, пока враг, кажется, не собирался давать бой, то самое решающее сражение, которое было призвано определить раз и навсегда судьбу альфионской короны. Вместо вестников, везущих вызов на бой, армию встречали слухи, весьма мрачные и страшные.

– В один миг погибли сотни воинов, почти все, кого я привел с севера, - угрюмо, стараясь не выдать зарождающийся где-то в глубине огрубевшей души страх, жаловался королю лорд Грефус.
– Отчаянные рубаки, умелее воины, все они стали жертвами черной магии этого выродка, колдуна, что служит самозваному принцу. Говорят, никто из них даже не успел обнажить оружие, так быстро все случилось.

– Едва ли стоит верить слухам, - скривился лорд Маркус.
– Тем более, если их распускают наши враги. Кто-то просто хочет посеять страх в сердцах воинов перед боем.

– И, будь я проклят, у них это весьма ловко получается!
– зло бросил Грефус.
– Многие воины напуганы. Кое-кто из ополченцев и вовсе хочет дезертировать, к счастью, пока десятники и сотники могут поддерживать порядок. Очень немногим известно о том, что случилось в окрестностях Фальхейна, но рано или поздно эти черные вести разойдутся, и тогда решимость наших солдат исчезнет. Биться против таких же воинов, точно так же вооруженных сталью, это одно, но совсем другое - сражение с магом, что способен испепелять врагов одним взглядом. Мало кто вовсе осмелится выйти против такого соперника, и уж точно, только глупец еще будет тешить себя надеждой на победу.

Лорды так и переговаривались за спиной у вырвавшегося вперед короля. Эйтор, конечно, слышал все, но не считал нужным вмешиваться в разговор. Все последние дни - а с начала похода минуло уже четыре ночи - государь ощущал странную усталость, отрешенность от всего. И если обычные воины, лишь слепо исполнявшие чьи-нибудь приказы, и вполне довольные этим, останавливаясь на привал или ночлег находили в себе силы не только сыграть с приятелями в кости. Но и позвенеть мечами, разгоняя кровь по жилам, правитель Альфиона только и мог, что выслушать короткий доклад Грефуса или одного из рыцарей, его помощников, а затем упасть на походное ложе, забывшись тревожным сном. Близился день битвы, и беспокойство, овладевшее королем, становилось все более нестерпимым, но побороть его Эйтор не мог.

Оставался один выход - напиваться каждый вечер и каждое утро до потери рассудка, но пока все было не настолько плохо, и король Альфиона держался, хотя и чувствовал, что силы на исходе. Вскоре он отдаст еще один приказ, и целая армия, сотни людей, ринется в бой, и многим не суждено будет выйти из него живыми. Неважно, от чего погибнут эти войны, от стрел и мечей, или же от изощренной магии, главное, что их кровь впитает в себя земля, и смерти их навсегда останутся на совести его, Эйтора. Все чаще короля стали посещать мысли о несправедливости такого порядка вещей. Оставаясь вечерами в одиночестве, отослав прочь слуг, он спорил сам с собой, разговаривая вслух, и пытаясь понять, насколько естественно, когда кто-то один волен распоряжаться множеством чужих жизней.