– - Люб, люб, сокрушитель ты мой! Ты бы знал только, что со мной делается-то… Только все-таки не надейся, на что надеешься. Голубчик, родимый, пожалуйста!..

И она притянула к себе его голову и поцеловала, потом вытолкнула его за калитку и щелкнула засовом. Гаврила очутился на улице, как в тумане.

"Что это тут творится?" -- подумал он и в глубокой задумчивости остановился у крыльца. Он долго стоял, потом тяжело вздохнул, махнул рукой, поднял голову и тихо зашагал ко дворам.

Давно уже прошел покров. Стали чаще выпадать заморозки, по утрам кое-где перепадал снежок. В Грядках все уже приготовились к зиме. В одно утро в деревне вдруг появился какой-то человек в дрожках, на хорошей лошади, в жеребковой дохе. Он собрал мужиков и объявил им, что в селе Песчаникове, верстах в тридцати от Грядок, предполагается строить новый завод. Туда нужны люди с лошадьми и без лошадей на зиму для подвозки камня, кирпичу, лесу, цементу с железной дороги. Работа будет всю зиму; желающие, условившись, могут хоть сейчас получить хорошие задатки. Многие поспешили подрядиться на работы. Гаврила тоже решился на зиму наняться туда. Переговорив с человеком в дохе, он поступил к нему десятником по приемке подвозного материала. Гаврила был этому очень рад. Во-первых, на зиму ему открывался хороший заработок; во-вторых, он может там отдохнуть от того, что он переживал за это время. Его всей душой тянуло к Аксинье, но Аксинья все отстранялась от него и только наделяла его ласковыми словами. Иногда он очень понимал ее, а другой раз готов был разорваться от досады. Когда он подрядился, то сказал сам себе:

"Вот и отлично: поживем вдали друг от друга, а после разлуки-то, може, скорее дело сделается".

И в надежде, что это рано ли, поздно, а должно случиться, и он будет любиться с Аксиньей, как любился с Верой, Гаврила, как только открылись заработки на заводе, отправился на завод.

Жизнь на заводе для Гаврилы пошла интересная. Занятия были не очень трудны. Он ходил по будущему двору завода с книжкой и следил за подвозкой материала, принимал его, выдавал возчикам квитанции, по которым они могли получать в конторе деньги, а вечером отдавал в конторе отчет. В том и состояли все его занятия. Жалованье ему назначили довольно приличное. Кормили их хорошо. Они жили вместе в одной каморке с десятниками и конторщиками. Помещение было чистое и теплое. Народ был веселый. По вечерам кто играл в карты, кто в шашки, кто читал что, кто рассказывал. Время шло весело, а поэтому скоро. Незаметно прошли все филипповки, и наступило рождество.

За три дня до рождества все работы на заводе были прикончены до Нового года, и рабочие, конные и пешие, стали распускаться домой. Начался расчет их. Конторщики и десятники освободились только накануне праздника, и то уже во второй половине дня. За Гаврилой приехал в этот день отец. Он расспросил его, что дома, как в деревне, и, услыхав, что все благополучно, не стал ничего более расспрашивать и ехал всю дорогу молча. Он был в каком-то полудремотном состоянии. Но лишь только он очутился дома, как в нем снова поднялось все то, что занимало и волновало его до отъезда на завод. Милый образ Аксиньи пронесся в его воображении, и ему страшно захотелось увидеть ее, и увидеть ее наедине. Но как это сделать? Теперь не лето. Летней порой всюду можно встретиться, а где столкнуться зимой? И Гаврила ломал голову целое утро; и у него составился такой план: он после обеда пойдет к ним на дом, как будто затем, чтобы предложить Арсению работу на заводе, и если застанет его дома, то так и скажет ему, если же нет, то тем лучше. Он увидит Аксинью, а с предложением может прийти в другой раз.

И действительно, отдохнувши после обеда, Гаврила пошел к Сушкиным. Арсения не было дома. Сердце Гаврилы сильно забилось от радости, и он, весь дрожа, попытался обнять Аксинью и притянуть к себе.

– - Голубушка ты моя, как я по тебе соскучился-то!

– - Неужели правда?
– - сказала Аксинья, улыбаясь.

Но улыбка ее была только наружная. В глазах Аксиньи виднелась какая-то забота. Она даже спала с лица и подурнела. Но Гаврила не обратил на это никакого внимания. Она по-прежнему была для него самое дорогое существо.

– - То есть вот как, -- продолжал Гаврила, -- не будь у меня такой работы, ей-богу, сбежал бы, не вытерпел бы.

Аксинья опять улыбнулась, подняла на него глаза и доверчиво взглянула ему в лицо.

– - А где же Арсений?

– - В Назаровку к портному поехал. Шубу себе затеял шить; да портной-то замешкался, вот до самых праздников и дотянул.

– - Вот как? Ну, каково же тут поживала?

– - Каково?
– - нешто не знаешь нашу жизнь: день да ночь -- сутки прочь.

– - Обо мне-то вспоминала когда?

– - Вспоминала.

– - Может быть, надумала за это время милостивей быть?

Аксинья отрицательно покачала головой.

– - Неужели все будешь упираться?
– - сказал Гаврила и потемнел из лица.

– - Теперь поневоле будешь.

– - Почему так?

– - Я забрюхатела.

Гаврила весь опустился, у него глаза даже потускнели.

– - Что ты так пригорюнился?
– - улыбаясь, спросила Аксинья.

– - Пропащее дело!
– - вздохнувши, проговорил Гаврила.

– - Чем пропащее?

– - А тем… Значит, ты с своим связана теперь на весь век: потому -- будет у тебя ребенок, ты и об отце его больше будешь думать, а обо мне-то ты и позабудешь!

– - Зачем забывать? А я думаю, мы ближе друг к дружке станем. Набивался ты в кумовья-то, вот мы тебя и позовем.

– - Не в кумовья бы мне к тебе хотелось… -- мрачно сказал Гаврила.

– - Какой ты самолюб!
– - тихо вздохнув, проговорила Аксинья.
– - Только ты о себе и помнишь, а не подумаешь… ну, хоть обо мне. Каково бы мне было, если бы я с тобой согрешила да забрюхатела?