— Ведь речь идет не только о судьбе девяти человек, — говорил Ильин, — но, что гораздо важнее, о выполнении очень серьезного боевого задания… Скоршинин просто не желает помочь нам. Да, да! Не желает! Он вбил себе в голову, что поймал гестаповцев, угрозами и кулаками хочет заставить нас подтвердить его фантастические подозрения, оклеветать самих себя…

Комиссар внимательно, не прерывая, выслушал взволнованную речь Ильина и, когда тот замолчал, спокойно и доброжелательно сказал:

— Связаться с Большой землей, с Москвой… Это разумно. Но как? Москву мы только слушаем, есть у нас радиоприемник, а вот двусторонней связи нет, рации нет!

Слова эти привели Алексея в замешательство: «Как же партизаны проверят, кто мы такие? Опять тупик?» Наступила пауза. Ее прервала Оксана.

— Рация есть… У них вот отобрали, да не одну, а несколько…

По изнуренному лицу комиссара пробежала легкая улыбка. На реплику Оксаны никто не ответил, но это замечание направило мысли Алексея в новое русло.

— А что, если сделать так, — сказал он комиссару. — Я сообщу вам свои позывные для выхода в эфир на связь с Москвой, больше того, открою вам один из шифров и тогда под вашим контролем по одной из наших раций установлю связь с командованием, и вы получите необходимое подтверждение…

— Ничего из этого не выйдет, — ответил комиссар после некоторого раздумья. — Ведь мы ничего не поймем. У нас никто не знает азбуку Морзе. Ты будешь стучать на ключе, ты же будешь записывать ответную шифровку, а мы все равно не будем иметь уверенности в том, что ты говорил с Москвой… А ведь это главное!

Комиссар по-своему был прав. Ильин понимал это, но не мог заглушить в себе чувство обиды.

— Я, товарищ комиссар, предложил открыть вам шифр, пошел на крайнюю меру. Вы чекист и должны понимать, чем это грозит лично мне. Но я не вижу другого выхода. А вы тоже не доверяете. Что же остается делать? Сложить руки и окончательно сорвать выполнение задания Москвы?! Так, что ли? Ведь каждый день пребывания в вашей бане только на руку врагу! Я уж не говорю о том, что ваш начштаба грозил нам расстрелом.

— Говоришь ты складно, но… — комиссар вдруг застонал и замолк. К нему тотчас же подошел врач. Проверив пульс, он шепотом приказал караульному увести Ильина, но раненый, не открывая глаз, подал знак, чтобы Алексея не уводили.

Спустя минуту он едва слышно сказал:

— Сам знаю, что надо разобраться… Но как?

И снова надолго замолчал. Глядя на него, Алексей думал: «Вот человек! Тяжело ранен, потерял всех своих родных, а думает о нас!»

— Ладно, — вдруг произнес комиссар, — попытаемся… Сделаем так: дадим тебе рацию. Свяжешься со своим командованием, доложишь, что партизаны приняли вас за фашистов, грозят расстрелять… И пусть Москва скажет, кто вы. Но так, чтобы мы услышали это по нашему приемнику!.. — комиссар с трудом произносил эти короткие фразы.

— Пусть Москва передаст в сводке…

Опять наступила томительная пауза.

Ильин напряженно старался разгадать замысел комиссара. Ведь он не сказал самого главного: как может Москва в открытой передаче что-либо сказать о сугубо секретных делах? О какой сводке говорит комиссар? Совинформбюро?! Но не скажут же в ней, что в тыл врага сброшен десант… Тем более не скажут, из кого он состоит. Снова и снова Ильин пытался проследить ход мыслей комиссара и, доходя до слова «сводка», становился в тупик.

А комиссар молчал. Состояние его ухудшилось, и врач настоял на том, чтобы увести пленного.

Ильина отвели в баню. Рассказывая товарищам о беседе с комиссаром, Алексей неожиданно нашел разгадку его последних слов. Она состояла в том, чтобы включить в сводку Совинформбюро условную фразу или какие-то отдельные слова, цифры…

Ильин не успел сообщить подробностей, как его снова повели в землянку комиссара. Кроме врача и Оксаны, теперь здесь был Скоршинин. Когда Ильина ввели, он насупился и отвернулся. По выражению лиц присутствующих можно было догадаться, что до прихода Ильина разговор шел «на высоких тонах».

— Значит, договариваемся так, — начал комиссар, возвращаясь к прерванному разговору. — Даем тебе рацию, передашь своему командованию, в каком вы оказались положении, и сообщишь, что мы требуем подтверждения по открытому радиовещанию. Для этого пусть Москва включит в очередную сводку Совинформбюро, например, такую фразу: «Партизанский отряд «За правое дело» в боях с немецко-фашистскими захватчиками освободил 9 населенных пунктов, пустил под откос 6 воинских эшелонов…» Вот так. Текст радиограммы показать мне до передачи… Все ясно?

— Ясно, товарищ комиссар! Можно выполнять? — вытянувшись в струнку и опустив руки по швам, бодро отчеканил Ильин.

— Выполняй… И скажи там своим, чтобы кончали голодовку. Делу она не поможет. Если правду о себе говорите, то силы беречь надо, а если брешете, то все равно не жить вам…

Уходя, Ильин впервые открыто взглянул на Оксану. Его привели в штабную землянку, усадили за стол, дали карандаш и бумагу. До связи с Москвой оставалось чуть больше двух часов, и Алексей, не теряя времени, принялся за составление радиограммы. Он писал, перечеркивал, исправлял, стремясь изложить все предельно ясно и коротко. После условной фразы Алексей написал: «Если эта фраза завтра не будет включена в сводку Совинформбюро и не будет передана по общему радиовещанию, всех нас расстреляют».