Через день — очередная встреча с Киссинджером. Он поднял, в частности, „деликатный вопрос": президент получил приглашение заехать в Польшу после Ирана (куда Никсон поедет из СССР). Учитывая, что „Восточная Европа является сферой особых интересов СССР", он хотел бы в доверительном плане посоветоваться на этот счет с Брежневым, памятуя, что визиты в Москву и в Варшаву будут следовать друг за другом. Брежнев не имел каких-либо возражений на этот счет.

3 апреля я встретился с Киссинджером по его настоятельной просьбе. Он попросил от имени президента передать советскому руководству, что войска ДРВ начали широкие военные действия через демилитаризованную зону и продвинулись уже на 10–15 миль южнее этой зоны. Ханой грубо нарушил договоренность 1968 года, на основании которой были приостановлены американские бомбардировки территории ДРВ и начаты переговоры в Париже (предусматривалось, что войска ДРВ не пересекут линию ДМЗ). Северовьетнамское командование начинает сейчас азартную игру, бросая в наступление фактически все свои регулярные войска.

Президент будет вынужден поэтому предпринять в ближайшие дни свои контрмеры, сказал Киссинджер. Он при этом выразил надежду, что эти вынужденные ответные военные шаги не будут расценены в Москве как намеренно направленные против интересов СССР и что все это не окажет негативного воздействия на советско-американские отношения в других областях. „Президент очень сожалеет, что все это происходит сейчас, в период подготовки к московской встрече. Видимо, придется пройти еще через один кризис, созданный ни нами, ни вами. Но очень хотелось бы надеяться, что этот кризис не отразится серьезно на начавшемся процессе заметного улучшения наших отношений и не помешает конструктивному исходу встречи в Москве", — подчеркнул помощник президента.

В Белом доме после торжественной церемонии подписания Договора о запрещении бактериологического оружия (10 апреля) ко мне подошел Никсон. В разговоре один на один он коснулся обострения обстановки в Индокитае и сказал: „Нам нужно пройти этот новый кризис с наименьшими потерями для советско-американских отношений и весьма важно, чтобы оба наши правительства не теряли контроль над событиями, особенно в области двусторонних отношений".

Чувствовалось что Белый дом готовился к каким-то новым „драматическим" акциям против ДРВ, хотя президент и не захотел их пока уточнять. Через несколько дней (в воскресенье) я был в Белом доме на просмотре кинохроники, посвященной двум поездкам Киссинджера в Китай (подарки Чжоу Эньлая). На просмотре были лишь отец и мать Киссинджера, симпатичные люди, специально приехавшие из Нью-Йорка (где они жили), он сам и я с женой.

В целом этот вечер в Белом доме оставил в памяти какое-то странное, иррациональное впечатление: хорошая обстановка, приятные собеседники, впечатляющая кинолента — на фоне развертывавшихся кровавых битв за тысячи миль в джунглях далекого Вьетнама.

Вскоре Киссинджер сообщил, что президент — на фоне опасно обостряющейся обстановки — считает целесообразным его краткую поездку в Москву для встреч с Брежневым и Громыко примерно 20–21 апреля, если они с этим согласны. Оттуда он вылетит в Париж, где намечена его встреча с представителями ДРВ. Президент хотел бы, чтобы эта поездка в Москву состоялась в обстановке полной секретности. Даже посольство США не должно знать об этой поездке. Киссинджер мог бы остановиться в Москве в любом месте по выбору советской стороны.

Администрация Никсона явно делала попытку более активно вовлечь Москву в свою дипломатическую игру вокруг Вьетнама. В Москве же надеялись, что участие СССР может как-то способствовать урегулированию конфликта.

Москва выразила согласие на этот тайный визит. Киссинджер сказал, что готов встретиться с северовьетнамцами и в Москве, если они согласны на это (однако Ханой явно предпочитал Париж, а не Москву как место встреч). Затем он доверительно изложил позицию США по главным направлениям предстоящих конфиденциальных переговоров с северовьетнамцами (сами вьетнамцы ничего нам о своей позиции не говорили).

Через день раздраженный Киссинджер снова обратился ко мне: президент просил срочно передать советским руководителям, что северовьетнамцы только что информировали американскую сторону о том, что они — без объяснений — берут назад свое согласие на встречу с Киссинджером 24 апреля в Париже. В то же время они продолжают военные действия. В этой связи президент отдал приказ подвергнуть бомбардировкам военные объекты в районе Ханоя-Хайфона. Бомбардировки будут прекращены, если Ханой даст согласие на встречу 24 или 27 апреля.

По словам помощника президента, придется прибегнуть „к решительным мерам", если в Ханое будут вести дело к военному решению и „возьмут курс на то, чтобы свалить второго президента в США", как это было с Джонсоном.

С Киссинджером я встречался три дня подряд -15, 16 и 17 апреля. Ханой и Вашингтон (через Москву) лихорадочно обменивались телеграммами — спорили о датах встречи Киссинджера с северовьетнамцами. Наконец, он сообщил, что вылетает в Москву для бесед как по вьетнамским делам, так и в связи с подготовкой встречи в верхах в Москве.

20 апреля глубокой ночью Киссинджер вылетел в Москву. Я сопровождал его. В лучших традициях конспирации (вся поездка Киссинджера была строго засекречена) я в полночь выехал на машине посольства в условленное место, где меня поджидала автомашина из Белого дома. Она и привезла меня на военный аэродром около Вашингтона, куда инкогнито приехал и Киссинджер.

По дороге в Москву мы сделали остановку для заправки горючим на секретной военно-воздушной базе НАТО в Англии. Он отсоветовал мне выходить из самолета „поразмяться". Если на этой базе увидят, что там находится советский посол, полушутливо сказал Киссинджер, то с ними случится обморок. Сам он также не выходил, чтобы сохранить секретность своей миссии.