Никсон спросил, что случилось. Косыгин объяснил и сказал, что пилот будет наказан за то, что самолет не готов к полету в положенное время. Никсон призвал к спокойствию, заявив, что пилота надо наградить, а не наказывать. Озадаченный советский премьер спросил: „А за что же награждать?" Тогда президент рассказал, что аналогичный случай произошел с ним в Африке. Американский пилот тогда тоже заметил, что один из двигателей самолета не совсем в порядке, но побоялся доложить, решив, что удастся долететь, тем более что полет должен был быть непродолжительный. Однако двигатель вышел из строя, и пришлось делать вынужденную посадку в песках пустыни, в результате чего Никсон чуть было не погиб. Вот почему, сказал Никсон, я предлагаю наградить вашего пилота.

Пилот был явно благодарен американскому президенту за это вмешательство, а Косыгин, „сменив гнев на милость", приказал быстро подготовить резервный самолет.

В Ленинграде Никсон был действительно тронут печальной церемонией возложения венков на Пескаревском кладбище, где похоронено около миллиона ленинградцев, умерших от обстрела и голода во время войны. Особенно его потряс дневник девочки, которая отмечала, как один за другим умирали от голода члены ее семьи. После смерти матери она и сама умерла.

В ходе встречи не был обойден личным вниманием и Киссинджер. Поскольку пребывание в Москве совпало с днем его рождения, кремлевские кондитеры изготовили для него большой праздничный торт. Когда утром он вышел из своей комнаты, его ждал генерал, начальник охраны Кремля, который и вручил ему этот торт. Присутствовавшие тут советские и американские коллеги Киссинджера тепло поздравили его. Брежнев сделал это отдельно.

Когда Киссинджер вернулся в Вашингтон, его сотрудники вручили ему свой сувенир: деревянную фигуру медведя, играющего в футбол (Киссинджер был любителем футбола).

В целом, надо сказать, что Никсону в Москве был оказан весьма радушный прием, превосходящий все обычные нормы советского государственного протокола. Состоялся „обмен подарками": Брежнев подарил Никсону катер на подводных крыльях, а Никсон — автомобиль последнего выпуска (Брежнев сам заранее об этом намекнул).

После отъезда Никсона состоялось специальное заседание Политбюро по итогам его визита. Оценки были весьма положительные. Надо сказать, что в ходе визита изменилось и — в целом предубежденное — отношение советских руководителей лично к Никсону. В их глазах он долгое время был глашатаем „холодной войны" с давно укоренившимися антисоветскими взглядами, с которым практически невозможна какая-либо договоренность по крупным вопросам. Достигнутые же соглашения в Москве продемонстрировали прагматизм и деловитость Никсона и знаменовали действительно серьезный поворот в ряде областей наших отношений. „С Никсоном можно иметь дело, — так суммировал свои впечатления Брежнев. Теперь надо готовиться к ответному визиту в США".

Хорошее мнение Брежнев составил и о Киссинджере, который сумел найти к нему соответствующий подход в ходе переговоров.

Громыко же не разделял восхищение Брежнева „хитроумным Генри". Он высоко ценил Киссинджера как профессионала, но лично недолюбливал его (в частности за то, что тот пользовался популярностью и повышенным вниманием международной прессы, потому что умел создавать особый интерес к своей персоне).

В целом же встреча в Москве вылилась в серьезный прорыв в советско-американских отношениях, ознаменовав собой начало периода разрядки, с чем, должен признаться, мы связывали немалые надежды.

Лично я считал советско-американскую встречу в Москве в мае 1972 года немалым успехом. Мне довелось присутствовать или участвовать почти во всех советско-американских встречах на высшем уровне. Это была первая встреча такого рода за период, охватывающий 50-е, 60-е и начало 70-х годов, которая завершилась принятием важных политических документов и достижением первых конкретных договоренностей по ограничению стратегических вооружений.

Не скрою, не сбросив еще всех оков долгой „холодной войны", я задавал себе тогда вопрос: что же произошло в Москве? Начало разрядки напряженности или лишь эпизод в советско-американском противоборстве? Означало ли это, что в Вашингтоне новая для нас администрация Никсона берет курс на установление более прагматических отношений, среди которых наряду со старым курсом соперничества и противоборства начинают пробивать себе дорогу и ростки конструктивного взаимодействия и взаимовыгодного сотрудничества? Ответ на эти вопросы имел кардинальное значение. Определенности тогда еще не было. И все-таки я был почему-то настроен на лучшее.

После 1972 года советско-американские встречи на высшем уровне действительно стали важным цементирующим элементом наших отношений, не позволявшим этим отношениям выходить из-под определенного контроля. А переговоры по ограничению стратегических вооружений стали своеобразным барометром уровня наших отношений на каждый конкретный период.

Когда американская делегация вернулась в Вашингтон, Киссинджер передал мне личное письмо Никсона Брежневу. В нем президент благодарил за хороший прием, оказанный ему в СССР. Далее он излагал„свои взгляды относительно стоящих теперь перед нами задач", остановившись на ряде конкретных вопросов, которые были уже предметом обсуждения в Москве, но требовали дальнейшего рассмотрения. „Учитывая многие важные расхождения, которые еще остаются между нами, дорога к следующей встрече в верхах, несомненно, также не будет легкой. Однако мы теперь знаем, как готовиться, и мы можем ускорить этот процесс".

Из письма в целом было видно, что президент США действительно положительно оценивал результаты московской встречи и стремился закрепить достигнутый позитив в отношениях с советским руководством.

Киссинджер остановился кратко на ближайших задачах, стоявших перед администрацией. Главное для Никсона в предстоящие месяцы — выборы. В области внешней политики у него сейчас вполне прочное положение. Лишь Вьетнам может быть предметом предвыборных дискуссий. Он дал понять, что для решения вьетнамского вопроса Никсон не прочь вести дальнейшую игру и с китайцами, используя для этого факт успешной встречи в Москве. Одновременно сообщил, что в связи с поездкой председателя Верховного Совета СССР Подгорного в Ханой президент отдал приказ не бомбить Ханой и Хайфон, а также несколько снизить общую активность американской авиации над ДРВ (в ответ на наше обращение).