Обращение Никсона весной 1973 года к конгрессу с предложением предоставить Советскому Союзу режим наибольшего благоприятствования в торговле с США послужило как бы сигналом для объединения этих сил. Либералы ставили условием поддержки такого режима резкое сокращение ограничений на выезд из СССР. Консерваторы же выступали против расширения торговли, так как они вообще были против разрядки как таковой.

Сенатор Джексон внес 15 марта на рассмотрение сената поправку к законопроекту о торговой реформе, поддержанную 73 сенаторами. В соответствии с поправкой Советскому Союзу не следовало предоставлять кредиты и режим наибольшего благоприятствования в торговле до тех пор, пока СССР не снимет ограничений на выезд советских граждан за границу.

Обеспокоенное, наконец, размахом этой кампании, советское руководство прислало, по просьбе Никсона, информацию о выезде советских граждан на постоянное жительство в другие страны. Сообщалось, в частности, что из числа лиц, выразивших в 1972 году желание выехать в Израиль, такие разрешения получили 95,5 процента подавших заявления. Всего за период с 1971 года по сентябрь 1973-го в Израиль выехали около 70 000 евреев.

И Никсон, и Киссинджер сообщили нам, что постараются использовать эту информацию для работы с различными представителями конгресса, от которых во многом зависело прохождение любого торгово-экономического законодательства в отношении СССР.

В начале мая Киссинджер вылетел в Москву. Надо сказать, что в переговорах с ним — помимо Громыко — принимал активное участие сам Брежнев, особенно по военно-политическим вопросам. Переговоры проходили в подмосковном охотничьем хозяйстве в Завидово, куда Брежнев любил приезжать на охоту. Значительная часть времени ушла на обсуждение проекта Соглашения о предотвращении ядерной войны. Брежнев придавал этому документу особое значение.

Для настроений Брежнева, как и всего советского руководства, в том, что касается доверия лично к Никсону и его администрации, характерен следующий любопытный эпизод. Когда в Завидово был выработан документ с проектом вышеуказанного соглашения, Киссинджеру предложили как бы парафировать согласованный текст. Он уклонился, сказав, что у него нет таких полномочий, но выразил уверенность, что президент полностью одобрит его.

Брежнев дал волю своим эмоциям (отчасти наигранным), заявив, что он не для того потратил целых два дня, чтобы все это закончилось никого не обязывающим разговором. Спор разрешился тем, что Брежнев настоял на получении от Киссинджера „расписки" на простом листе бумаги о готовности правительства США подписать такое соглашение. Расписка, разумеется, не имела большой юридической силы, но она доставила чувство удовлетворения Брежневу, который затем с гордостью рассказывал членам Политбюро, как он „выбил" эту расписку у Киссинджера. Он, видимо, считал это своим большим дипломатическим достижением. Внешне же вся эта сцена немного напоминала знаменитую сцену торга между Чичиковым и Собакевичем из комедии Гоголя „Мертвые души".

В одной из последних бесед с Никсоном, когда я вернулся в Вашингтон после встречи в Завидово, президент сказал мне, что его несколько удивило неверие советского руководства в его готовность заключить такое соглашение. Ведь простая расписка Киссинджера, заметил Никсон, никак не помогла бы, если уж я решил бы отказаться от такой договоренности.

Я постарался представить этот эпизод как шутку Брежнева.

В целом обмен мнениями с Никсоном по итогам поездки Киссинджера показал, что президент был твердо настроен на проведение действительно результативной встречи с Брежневым.

Надо сказать, что Брежнев любил пошутить, когда встречался с Киссинджером и его советниками. Вспоминаю такой эпизод. Как-то во время краткого отдыха зашел разговор о часах. Сонненфелдт, советник Киссинджера, похвалился своими швейцарскими часами. Неожиданно Брежнев, закрыв свои наручные часы рукой, предложил Сонненфелдту обменяться — не глядя — часами. Последний сперва заколебался, но затем, видимо, решив, что у Генерального секретаря ЦК КПСС должны быть дорогие часы, согласился на обмен. Сделка состоялась. Оказалось, что Брежнев носил простые советские часы, подаренные ему коллективом какого-то часового завода. Часы были хорошего качества, но со стальным, а не золотым корпусом, как, видимо, ожидал американец. Короче, его часы стоили дороже, чем брежневские, но Сонненфелдту пришлось утешиться тем фактом, что теперь у него были сувенирные часы, которые носил руководитель Советского Союза.

По окончании переговоров Брежнев предложил Киссинджеру прогуляться с ним на автомобиле по окружавшей Завидово живописной сельской местности. Тот охотно согласился, не зная, конечно, что ему предстоит пережить.

Дело в том, что Брежнев любил сам водить автомобиль, да к тому же на очень большой скорости. В течение примерно получаса они вдвоем (охрана мчалась сзади) неслись по извилистой и довольно узкой дороге.

Эта поездка „с ветерком", как мне показалось, основательно потрясла Киссинджера, которому совсем не улыбалась перспектива попасть в аварию где-то в лесах России, хотя и вместе с советским лидером. Последовавшая сразу же за этим не менее скоростная прогулка на мощном катере в верховьях Волги, видимо, окончательно выбила Киссинджера „из колеи". Он даже на какое-то время лишился присущего ему чувства юмора.

В одну из наших встреч Киссинджер затронул „уотергейтское дело", но с явной целью показать, что сам он в этом не замешан и что оно не повлияет на его положение в Белом доме. Наоборот, утверждал он, его положение даже упрочилось, поскольку из Белого дома вынуждены были уйти два ближайших помощника президента, Холдеман и Эрлихман, замешанные в этом скандале, с которыми Киссинджер вообще не всегда ладил.

Киссинджер подчеркнул далее в беседе, что президент не допускает и мысли о возможности своей отставки. По его словам, политические противники президента еще несколько месяцев будут активно использовать этот скандал против Никсона, но, в конце концов, все снова встанет на свои места. „Никсону, конечно, очень обидно и досадно, что его соотечественники как-то забывают все его большие достижения в области внешней политики, а это пустяковое, по существу, в условиях Америки дело раздувается его врагами до гиперболических размеров", — сказал он.