В это же время в преддверии выборов своеобразную заявку в плане перспектив развития советско-американских отношений в случае победы Рейгана сделал сам претендент в президенты от республиканской партии через Киссинджера. Бывший госсекретарь, с которым я поддерживал дружеские отношения, посетил меня 22 октября. Киссинждер сказал, что пришел с ведома Рейгана, с которым он накануне имел длительную беседу наедине. По его словам, республиканцы уверены в победе, хотя побаиваются какой-нибудь неожиданности в последние дни, которая могла бы сильно помочь Картеру, например, решение вопроса о заложниках. Рейган согласен с соображениями Киссинджера, что следует развивать отношения с СССР в случае его победы. Он хотел бы, чтобы об этом было негласно передано в Москву.

Рейгану как будущему президенту, сказал далее Киссинджер, нельзя вести дела с СССР по сценарию, который вытекает из его нынешних выступлений. Это привело бы лишь к постоянной напряженности в отношениях с Москвой, чреватой внезапными крупными кризисами, которые могли бы охватить многие районы мира и вызвать обострение отношений США с их союзниками, особенно в Европе, которые хотели бы поддерживать нормальные отношения с Москвой. Советское руководство не запугаешь, особенно если это касается вопросов, которые оно рассматривает как жизненно важные для себя. В то же время оно понимает и наиболее важные интересы США, хотя публично может этого и не признавать. Поэтому новому президенту важно достаточно четко очертить пределы, за которые нельзя переступать. Важно, чтобы и Москва знала пределы, за которыми лежат действительно важные, а не пропагандистские интересы США.

С этой целью он рекомендовал Рейгану, в случае его победы, в период между ноябрем и серединой января, пока у власти все еще находится Картер, послать в Москву своего личного доверенного представителя. Этот представитель в течение 3–4 дней провел бы ряд встреч, имея в виду не столько фиксировать и замораживать разногласия (они, конечно, будут), но и наметить области, где оба правительства могли бы, не теряя времени „на разгон", приступить к поискам договоренностей или взаимопонимания. Очень важно наметить общий курс действий в области возможных дальнейших переговоров по ОСВ. Это — главное направление. В разговоре с Рейганом не обсуждалась конкретная кандидатура для этой поездки. Киссинджер вместе с тем как бы вскользь заметил, что если бы Рейган остановил свой выбор на нем, то он, скорее всего, согласился бы. Важно затем установить постоянный доверительный канал между Рейганом и Брежневым, как это было при Никсоне.

В заключение Киссинджер вновь отметил, что обо всем этом с прямого согласия Рейгана можно информировать Москву. Но он оговорился, что это еще не означает начала прямого диалога с Рейганом. Надо еще дождаться выборов. Даже после победы Рейгана Киссинджер хотел бы еще раз убедиться в том, что Рейган не намерен вносить серьезных коррективов в отношении всего сказанного выше. Он отметил, что снова свяжется со мной после выборов.

Видно было, что Киссинджер готов был снова выйти на арену большой политики. Причем не прочь был создать впечатление, что он сейчас „вхож" к Рейгану. Вместе с тем чувствовалось, что до конца в расположение Рейгана, его готовности следовать рекомендациям бывшего госсекретаря он, как умный человек, еще не верит и на всякий случай" „страхуется" перед нами.

Буквально за несколько дней до выборов у меня снова побывал Бжезинский. Он признал, что Картер потерял преимущество, которое у него было в борьбе с Рейганом и которое, как надеялись в Белом доме, сохранится до дня выборов, 4 ноября.

В ходе беседы Бжезинский несколько неожиданно завел разговор о себе и об отношении к нему лично в Советском Союзе. Он сказал, что многие из видных американцев, возвращающихся из поездки в СССР, где имели неофициальные беседы с советскими представителями, отмечали, что их собеседники резко критиковали его личную позицию в отношении СССР. Объясняли это якобы тем, что „он поляк, а от поляка трудно ждать каких-либо дружественных заявлений в отношении русских". От себя он добавил, что даже великий русский поэт Пушкин придерживался подобных антипольских взглядов.

По его словам, история действительно внесла немало сложностей в отношения между поляками и русскими, от этого трагического прошлого полностью не удалось еще избавиться. Возможно, подсознательно оно осталось и у него. Однако сознательно он убежден в другом: национальная судьба поляков все же неразрывно связана с СССР, с Россией. В контексте борьбы немцев за объединение Германии у Польши нет других исторических перспектив, как союз с Москвой, ставка на ее помощь. Без этого немцы сомнут Польшу. В этом он убежден, и, как „бывший поляк", он не видит другой альтернативы для Польши. Разумеется, мне далеко не все нравится в СССР и в его политике, добавил он{25}.

Короче, подчеркнул Бжезинский, я не такой уж антисоветчик, каким меня считают в Москве. Во всяком случае, в этом плане я ничуть не хуже Киссинджера. Правда, ему повезло в том смысле, что с самого начала прихода Никсона к власти последний послал его в Москву для переговоров, где он встретился с Брежневым, Громыко и некоторыми другими руководителями. Киссинджеру, таким образом, удалось установить отношения личного доверия с советским руководством, хотя оно вряд ли обольщалось насчет личности самого Киссинджера и его взглядов. Я же ходом событий оказался в позиции „серого кардинала" с твердой репутацией стопроцентного антисоветчика, с которым никто из советских руководителей даже не хочет разговаривать, заключил помощник президента.

Отвечая Бжезинскому, я заметил, что вопрос о выборе американского представителя для переговоров с нами решался не нами, а президентом США. Мы, разумеется, приняли бы любой выбор Картера.

В целом подтекст высказывания Бжезинского сводился к следующему: в случае перевыборов Картера он был бы не прочь выйти на передовые позиции официальных и конфиденциальных отношений администрации с нами. Лично я думал, что в любом случае это было бы лучше для наших отношений, чем закулисные маневры раздраженного помощника президента.