Я поддержал в принципе эту идею, но спросил Горбачева, что конкретно он собирается обсуждать с Рейганом. Он ответил, что намерен предложить действительно глубокие сокращения стратегических вооружений при условии, что президент откажется от своей космической программы.

Я предупредил Горбачева, что Рейган вряд ли откажется от этой программы. Повторив, что будет все же настаивать на таком подходе, Горбачев заметил: „Кто знает, может быть, Рейган все же уступит в обмен на значительные сокращения в ядерных ракетах, о желательности которых он неоднократно и публично говорил? Если же нет, то мы получим всемирное одобрение нашей смелой инициативы по радикальному сокращению ядерного оружия".

Встреча в Рейкьявике 11–12 октября 1986 года носила весьма драматический характер. Впервые в истории советско-американских отношений, казалось, возникла реальная возможность значительного сокращения стратегического оружия. Рейган, к нашему удивлению и удовлетворению, согласился с такой нашей идеей — и даже с возможной ликвидацией стратегических ракет по истечении десяти лет. Однако он отказался взять какие-либо обязательства по договору по ПРО, которые могли бы ограничить деятельность США по осуществлению программы „звездных войн". Все настойчивые попытки Горбачева переубедить Рейгана оказались безуспешными.

Оба лидера закончили свою безрезультатную встречу поздно — в полночь. Они покинули здание вместе, шли молча. Остановились у стоявшего недалеко президентского автомобиля, чтобы попрощаться. Получилось так, что я оказался поблизости и выполнил поэтому роль переводчика» Последний краткий диалог в тишине холодной исландской ночи. Горбачев, который еле скрывал горечь большого разочарования, сказал: „Господин президент, Вы упустили уникальный шанс войти в историю в качестве великого президента, который открыл дорогу ядерному разоружению".

Рейган угрюмо ответил: „Это относится к нам обоим". По дороге в аэропорт Рейган долгое время молчал. Его „начальник штаба" Дон Риган ехал с ним и позже рассказал мне, что Рейган прервал наконец молчание словами: „Дон, мы с Горбачевым были так близки к соглашению. Просто стыдно". Он показал при этом двумя пальцами расстояние в полдюйма. „Президент был потрясен таким исходом встречи", — добавил Риган.

Направляясь в это время на пресс-конференцию, Горбачев (раздосадованный тем, что не удалось уговорить Рейгана отказаться от СОИ в обмен на крупномасштабное сокращение ракетно-ядерных арсеналов), сказал сопровождавшим его сотрудникам, что намерен крепко раскритиковать Рейгана за неуспех встречи. Но после высказанных нами некоторых сомнений на этот счет, он немного поостыл и заявил, что не будет создавать впечатление, что Рейкьявик — это полный провал, а скорее — первый шаг во взаимных усилиях достичь соглашения. Это была справедливая оценка.

На заседании Политбюро, посвященном Рейкьявику, Горбачев, хотя все еще раздраженный „упрямством Рейгана", заявил, что эта встреча, в конечном счете, стоила того, чтобы ее провести. Во-первых, она показала всему миру, что советское руководство готово к серьезным переговорам по разоружению; во-вторых, Рейган неожиданно продемонстрировал свою готовность к сокращению ядерных вооружений, что можно будет использовать в дальнейшем; в-третьих, Рейкьявик внес разногласия в НАТО, где критиковали готовность Рейгана идти на такое сокращение без консультаций со своими союзниками и одновременно за упорство в отстаивании программы „звездных войн" любой ценой{33}.

В целом динамизм Горбачева прибавил новый импульс развитию советско-американских отношений. Он фактически уже думал о следующей, третьей, встрече с Рейганом. „Старая гвардия" в Политбюро и военно-промышленный комплекс были настроены скептически, не разделяли его концепцию „нового мышления" и расчеты на быстрые договоренности с США. Горбачев успешно преодолевал их скрытое сопротивление, широко пропагандируя в стране и в партии свое намерение вести более гибкую внешнюю политику, уменьшающую угрозу военных столкновений с внешним миром. Одновременно, после Рейкьявика в целях дальнейшего нажима на США он предложил Политбюро проводить более активную политику в Европе в качестве контрбаланса Вашингтону, а также укреплять военные и политические аспекты безопасности хельсинкского процесса, чтобы уменьшить военную зависимость Европы от США (эту здравую мысль Горбачев развивал еще в беседах со мной, когда я начал работать заведующим международного отдела).

Между тем манера обсуждения Горбачевым вопросов на Политбюро постепенно менялась, стиль руководства становился все более авторитарным. Обсуждение внешнеполитических вопросов в Политбюро также претерпевало трансформацию. От подробного коллективного рассмотрения и принятия решений и обязывающих директив Горбачев исподволь стал переходить к тому, чтобы иметь максимальную свободу рук на переговорах с главами других государств. Хотя внешне „свобода дискуссий" внутри Политбюро вроде сохранялась, но роль этого органа в выработке внешнеполитического курса оказалась приниженной. Следует при этом отметить, что за все время перестройки вопросы внешней политики ни разу не были предметом отдельного обсуждения на пленумах ЦК партии. Постепенно, не без активной помощи Шеварднадзе, Горбачев достиг своей цели — практически самостоятельно определял и осуществлял внешний курс страны. Все это стало особенно очевидным с 1989 года.

Горбачев начал импровизировать и стал подчас, не консультируясь с Политбюро и экспертами, соглашаться на внезапные компромиссы, которые в ряде случаев нельзя было расценивать иначе как односторонние уступки американцам, делавшиеся во имя скорого достижения соглашения, что становилось порой самоцелью. Приведу лишь один пример.

В апреле 1987 года в Москву приехал госсекретарь Шульц для переговоров по евроракетам. Советское руководство на этот раз было готово пойти на взаимное уничтожение ракет средней дальности: наших СС-20 и других того же радиуса действия, одновременно с аналогичными американскими ракетами, размещенными в Европе с 1983 года. Это было фактически признанием того, что наши попытки затормозить размещение таких американских ракет в Европе потерпели неудачу. И Горбачев пошел на это нелегкое, но правильное решение. Ракеты средней дальности имели радиус полета от 500 до 1500 километров, и они, согласно готовившемуся соглашению, должны были быть уничтожены. В то же время СССР имел также на вооружении более сотни новых ракет СС-23 повышенной точности, но с максимальным радиусом до 400 километров. В этой связи наши военные справедливо настаивали, что эти ракеты не подпадают под соглашение, хотя американцы стремились и их включить в соглашение.