После кубинского кризиса внимание обеих сторон вновь переключилось на продолжающуюся конфликтную ситуацию вокруг вопросов, относящихся к германскому урегулированию и нормализации положения в Западном Берлине.

Хрущев продолжал упорствовать, стремясь добиться своего. Однако после октябрьского кризиса его позиция оказалась более ослабленной. Никто не хотел уступать: ни Хрущев, ни Кеннеди. Но никто из них не хотел доводить дело и до вооруженного конфликта в центре Европы. Оставалось политическое маневрирование. Под нашим нажимом Вашингтон неохотно дал согласие возобновить обсуждение вопросов по дипломатическим каналам.

Фактически было мало шансов на успех такого обсуждения, ибо Хрущев запрашивал слишком много. Хотя лично я не верил, что нам удастся добиться согласия США с нашей позицией, все считали, что дипломатический диалог очень важен, поскольку давал возможность снимать излишнюю конфликтность, обезвреживать особо взрывоопасные ситуации, взаимно контролировать пульс событий.

Начало новому обсуждению этой проблемы было положено моей подробной беседой с Раском 26 марта. По указанию Москвы, я изложил ему нашу позицию, которая в своей основе содержала известные предложения Хрущева.

Выслушав, Раск заметил, что многие и на Западе, и в самих США не видят особого смысла в дальнейшем обсуждении германского вопроса ввиду сложившегося тупика. Однако президент Кеннеди готов продолжить поиски путей решения этого вопроса или, во всяком случае, уменьшения связанных с этим опасностей.

Затем он стал в полувопросительной-полуутвердительной форме говорить об уменьшении в последнее время напряженности вокруг германского вопроса. В конце он прямо спросил, не думаем ли мы, что „время само позаботится об урегулировании ряда вопросов" и что в результате развития событий в этом направлении опасность ситуации с течением времени сама по себе уменьшится? В этих последних словах Раска, по существу, и заключался весь подход администрации к германскому и берлинскому вопросам — сохранить статус-кво, а там уж будет видно, что делать дальше{5}.

Что я мог ответить ему на это, когда имел ясные инструкции из Москвы добиваться продвижения наших предложений?

Так началось наше новое марафонское обсуждение с Раском этих вопросов. В течение длительного времени оно стало монотонным и однообразным по содержанию ввиду неизменности позиций обеих сторон. Сами наши встречи стали носить характер установленного ритуала-. Именно в этот период госсекретарь в шутку предложил, как я уже писал, обозначить номерами все вопросы и ответы и в дальнейшем вести переговоры следующим образом: „Задаю вопрос номер 5". В ответ: „Отвечаю номером 6" и т. д.

Важное место в советско-американских отношениях в 1963 году занимали также переговоры о прекращении ядерных испытаний.

Кеннеди хотел заключить соглашение о полном запрещении испытаний. Помимо прочего, он более глубоко, чем его предшественники в Белом доме, осознавал угрозу распространения ядерного оружия в мире, а соглашение о прекращении испытаний было бы эффективным препятствием на пути такого распространения.

Вопрос о выпадении радиоактивных осадков в результате испытаний в атмосфере тоже начинал набирать силу в общественном мнении обеих стран (в СССР, впрочем, это чувствовалось меньше, поскольку ядерные испытания проводились в условиях большой секретности).

Хрущев также начал думать о полезности прекращения испытаний. Часть советских ученых и военных придерживалась мнения, что дальнейшие испытания, скорее, принесут США преимущество в качественном улучшении ядерного оружия.

Однако серьезным препятствием на пути к заключению соглашения оставался вопрос о контроле над соглашением. Здесь Хрущев — и сам, да еще под влиянием своих советников — проявлял большие колебания: на каком варианте контроля остановиться — только лишь путем установки на территории обеих стран так называемых „черных ящиков" (автоматических станций) или же согласиться на допуск единичных иностранных наблюдателей-контролеров.

Интересно, что сразу после кубинского кризиса Хрущев первый раз в послевоенной истории сообщил президенту Кеннеди по конфиденциальному каналу о согласии Советского правительства на 2–3 инспекции в год на территории каждой из ядерных стран в порядке контроля за ядерными испытаниями. После благополучного разрешения опасного кризиса вокруг Кубы Хрущев был настроен примирительно и вообще в пользу других договоренностей с США, из которых наиболее близкой представлялась тогда договоренность о прекращении ядерных испытаний.

К сожалению, администрация Кеннеди не воспользовалась этим настроением Хрущева. Она затеяла длительный спор о необходимости увеличения числа инспекций, не оценив, что для Хрущева это было вообще принципиально трудное решение — впервые согласиться с присутствием американских наблюдателей на советской территории (в Политбюро далеко не все были согласны с таким его шагом).

Президент ответил Хрущеву, что приветствует советское согласие на инспекции на местах, но вместо 2–3 инспекций назвал 8-10 проверок в год.