С большой радостью прочитал я вскоре в одном из номеров «Правды» письмо колхозника сельхозартели «Красный луч» Алатырского района Андрея Михайловича Сарскова. «Я, 58-летний отец двух сыновей, сражающихся на фронте, — писал он, — вношу из личных сбережений на покупку самолета сто тысяч рублей и прошу разрешить вручить его одному из Героев Советского Союза, нашему земляку летчику товарищу Орлову Федоту Никитичу».

По письмам, по нескольким командировкам в тыл я хорошо представлял себе, как там нелегко живется людям. Порой казалось, что мы здесь, на фронте, находимся в более привилегированном положении, получаем все — и оружие, и технику, и боеприпасы, и одежду, и питание. Там женщины, старики, подростки и дети каждый день недоедали, а нам отправляли сюда все, что собирали с полей, и в холод и в любую непогоду люди ходили там в чем попало, а для нас шили и вязали теплую, добротную одежду. От всего этого щемило в сердце и в то же время поднималась в душе горячая волна благодарности, еще острее, сильнее становилась ненависть к врагу.

«Дорогой Андрей Михайлович, — написал я в — „Красный луч“, — обещаю вам как родному отцу: буду летать на самолете, построенном на ваши личные сбережения и бить гитлеровских разбойников, пока мои глаза видя землю, пока руки мои способны держать штурвал».

Мы по-прежнему каждую ночь летаем на объекты и коммуникации врага, стараемся своими бомбовыми ударами здесь, на Северо-Западном фронте, помочь защитникам города-героя на Волге. По сообщениям газет, сводкам информбюро нетрудно было догадаться, что именно там сейчас решается судьба великого сражения, судьба нашей горячо любимой Родины. Слушая в полете по радио голос Москвы, рассказ о беспримерном героизме защитников Сталинграда, мы чувствовали, что вся наша страна сжимается, как могучая стальная пружина, чтобы вскоре развернуться с огромной силой и обрушить смертельный удар на гитлеровские орды.

Много суровых и бессонных ночей, опасных для жизни часов и минут выпало на долю нашего экипажа «Голубой двойки» в октябре и ноябре. То, что было пережито вчера, к другому вечеру уже забывалось, словно это произошло давным-давно. Все мысли, все стремления вновь сосредотачивались на том, как бы удачнее выполнить новое, сегодняшнее задание. К назначенному часу взвивалась в небо сигнальная ракета, и корабли, натужно гудя моторами, уходили в ночную тьму. Курс был один и тот же — на запад. Склонившись над компасом, Иван Милостивенко уточнял время прохода над линией фронта, скорость и высоту полета, готовил данные для бомбометания, пристально вглядывался вниз, где земля, дышала огненными вспышками и пожарами. Но вот яркие взрывы и зарева пожарищ остаются позади, под нами опять все утопает в черном мраке.

— До цели осталось десять минут, — предупреждает в наушниках голос штурмана.

Впереди на земле несколько раз мигнул красный свет. Тут же по облакам начали шарить прожекторы, небо озарили залпы зенитных батарей, сбоку и спереди корабля пролегли огненно-красные пунктиры трассирующих пуль. Но противнику за тонким слоем облаков трудно обнаружить «Голубую двойку», его прожекторы сегодня нас не очень-то страшат.

— Под нами аэродром, товарищ капитан. Так держать! — командует штурман.

Я вспоминаю слова приказа — вывести из строя аэродром, с которого немцы совершают налеты на наши передовые позиции, — и кричу Милостивенко во весь голос:

— Угости их как следует, чтобы надолго запомнили!

В ответ чувствую несколько легких вздрагивании корабля, значит, бомбы оторвались и стремительно пошли вниз. Кабина освещается отблеском взрывов, на земле появляются светло-голубые очаги пожаров. Развернувшись в обратном направлении, мы их заметили в шести местах. Эти горели вражеские самолеты.

Мы, довольные и радостные, спешим на свой аэродром. Вновь подвешиваются бомбы, заправляются баки бензином. Под нами опять скрытая облаками и ночью земля. Задание в этот раз — ударить по скоплению войск в районе узловой железнодорожной станции. Туманная пелена облаков неожиданно обрывается, и корабль повисает над сверкающим тысячами звезд куполом. Видим землю в сказочном освещении голубоватой луны. Настроение у меня сразу поднимается: цель теперь найдем быстро, я подзываю штурмана и говорю ему:

— Смотри, друже, какое чудо, какая красота!

— Вижу, вижу, Федя, — отвечает штурман. — Это нам на руку. На цель зайдем с севера, отбомбимся с ходу и с разворотом уйдем на восток. Осталось до нее совсем немного.

Разворот на девяносто градусов — и под нами железнодорожный узел. Снова знакомое вздрагивание корабля, снова взрываются внизу наши бомбы. Более десятка прожекторных лучей лихорадочно ищут нас в небе, преследует плотный огонь зениток, но мы уже вышли из зоны обстрела, легли на обратный курс, чтобы через час-другой вновь заполнить бомболюки «гостинцами» и опять доставить их точно по адресу…

Так одна за другой проходили наши осенние ночи сорок второго года — и дождливо-туманные, и звездно-ясные, а потом и метельно-вьюжные. В начале декабря вдруг ударил сильный мороз. В полете термометр показывал минус сорок пять — пятьдесят. Но война неумолима, ей нет дела до законов природы. Летчикам нашей отдельной эскадрильи тяжелых ночных бомбардировщиков и в эти морозные дни приходилось по несколько часов проводить в воздухе. От долгого сиденья на месте мороз казался особенно жестоким, проникал легко даже сквозь теплую меховую одежду. Немели от холода руки, ноги не чувствовали педалей.