С Удетом случайно (или не случайно?) оказались за одним столиком во время приема в честь короля Югославии Павла в Шарлоттенбургском замке. Это был романтичный вечер при свечах, располагавший к задушевному общению. Ольге сразу приглянулся статный летчик. Разговорились. От ее внимания не ускользнуло, что бокал Эрнста все время пустовал. Чехова не сдержалась:

– Varum?

– Герман запрещает, – кивнул Удет в сторону Геринга, который как раз произносил очередной тост в честь югославского монарха.

Ольга подмигнула летчику и быстро подменила его бокал своим. Удет, подмигнув в ответ, осушил его одним махом. Потом они повторяли свою «спецоперацию» неоднократно.

Когда прием заканчивался, Эрнст был уже хорош и хихикал, радуясь, как ребенок, что ему удалось оставить «Большого Германа» в дураках.

– Я всех их воспринимаю только пополам со шнапсом, – шептал он Ольге. – Со спиртным их еще можно кое-как выдержать, но только со спиртным. А больше всего я люблю русскую водку. И не только потому, что ты русская, Ольга…

С того вечера они стали друзьями. Жаль, их знакомство продлилось совсем недолго…

– Ну так как, Ольга? – прервал ее воспоминания Герман Геринг. – Вы готовы совершить отчаянный полет в Крым, чтобы поклониться своему покойному дядюшке? Кстати, давно он умер?

– Почти сорок лет назад. Причем умер здесь, в Германии, – рассеянно ответила Чехова и прикоснулась тонкими пальцами к вискам. Но тут же встряхнулась. – Я? Лететь в Крым? Конечно, готова. Хоть сегодня.

– Нет-нет, не сегодня, – покачал головой Геринг. – Послезавтра.

…И вот Ольга уже мчится в скоростном «Хорьхе» по направлению к Ялте. Серпантин крымских дорог кружит ей голову. Но все равно ей дышится легко, она смотрит по сторонам, а сопровождающий ее офицер в черной форме дает пояснения, исполняя обязанности гида:

– Это Медведь-гора, – указывая на огромную скалу, как бы припавшую к морю, рассказывал он. – Правда, похоже? А это дачные поселки, Гурзуф, Симеиз… Тут много странных названий, которые очень сложны для произношения.

– Обычные крымско-татарские названия. Это их исконные земли.

– Были, – учтиво уточнил офицер.

Ольга медленно зашла в кабинет, где обычно работал Чехов. Комната оказалась совсем небольшой, шагов десять-двенадцать в длину и шесть-семь в ширину, скромная, наполненная какой-то необъяснимой, своеобразной атмосферой. Возможно, ей это только казалось, но она хотела, чтобы так было.

Напротив входной двери – большое квадратное окно, окаймленное желтыми стеклами. По обеим сторонам спускаются до пола тяжелые темные занавески. Драпировка смягчает контуры, заметила Ольга, ровнее и приятнее ложится свет. Она подошла ближе к окну, откинула занавеску – и перед ней открылась подковообразная лощина, спускающаяся к морю. Полукольцом громоздились лесистые горы.

С левой стороны, около окна, перпендикулярно к нему – письменный стол, на котором сохранились резные сувениры из дерева и кости; среди них преобладали слоны, черные и белые. За столом укрылась маленькая ниша, освещенная сверху, из-под потолка, крошечным оконцем; в нише – турецкий диван. На отдельном небольшом столике – веерообразная подставка, в ней фотографии каких-то, видимо, любимых Чеховым артистов или писателей.

Справа, посредине стены – камин, облицованный коричневым кафелем. Среди темных плиток, в углублении, мастера специально оставили укромное местечко, на котором был небрежно обозначен пейзаж: вечернее поле с уходящими вдаль стогами сена.

– Левитан, – услышала Ольга голос за спиной. Позади стояла пожилая женщина в очках, которая еще во дворе дачи представилась ей хранительницей дома-музея Чехова.

– Спасибо, – поблагодарила Ольга, – вы можете идти. Дальше я хочу побыть одна.

Она осталась у камина, рассматривая безделушки и модель парусной шхуны, стоящие на полочке. Потом, осторожно ступая по большому, восточного рисунка, ковру, прошла дальше.

Стены чеховского кабинета покрывали темные, с тусклым золотом обои. Над письменным столом на гвоздике висел плакатик «Просят не курить», появившийся здесь, по всей видимости, стараниями и заботами сестры писателя. На стенах были портреты Льва Толстого, Ивана Тургенева и Григоровича (Ольга, к своему стыду, забыла имя писателя).

Она заглянула в соседнюю с кабинетом жилую комнату. Просто девичья светелка, да и только. Узкая, небольшая кровать. Пикейное одеяло. Говорят, последний год Чехов именно здесь проводил большую часть времени. Даже «Вишневый сад» якобы писал лежа. Рядом с кроватью – невысокий шкаф красного дерева. Не о нем говорил Гаев в первом действии пьесы?

«…Сколько этому шкафу лет? Неделю назад я выдвинул нижний ящик, гляжу, а там выжжены цифры. Шкаф сделан ровно сто лет тому назад. Каково? А? Можно было бы юбилей отпраздновать. Предмет неодушевленный, а все-таки, как-никак, книжный шкаф… Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания…»