С этого места несчастный влюбленный начинает задавать вопрос за вопросом невесть откуда взявшейся говорящей птице. На все обращения ворон отвечает практически одними и теми же словами. Юноша хочет узнать, обнимет ли он когда-нибудь вновь красавицу, пленившую его сердце, пусть даже это случится на небесах, после того как подойдет к концу его унылое, полное печали земное существование.

На этот вопрос ворон отвечает коротко и ясно: «Больше никогда». В конце произведения несчастный молодой человек вынужден признаться себе в том, что, по всей видимости, тень печали уже не сойдет с чела, в его жизни никогда больше не будет светлых дней.

Я закрыл книгу и посмотрел в окно. На улице в этот ноябрьский вечер было сыро и холодно. Оконные стекла начали запотевать.

С тех пор как я в последний раз увидел божественное лицо Алексии в окне лондонского портового склада, прошло уже три месяца. Я надеялся на то, что с наступлением холодов эта мятущаяся душа станет хотя бы время от времени возвращаться туда, где прошла земная часть ее жизни. Впрочем, что-то мне подсказывало, что жду и надеюсь я напрасно.

Говорят, когда человек умирает, его душа три дня остается где-то неподалеку, покойный словно прощается со своими близкими. Алексия рассталась со мной там, в Собачьем квартале. Более того, она явно пыталась мне что-то сказать, но смысл ее послания остался для меня нераскрытой тайной.

Я с тоской смотрел на побелевшее оконное стекло. Когда отзвучали последние аккорды Малера, я в отчаянии спросил вещего ворона, сидевшего в моем сознании: «Неужели больше никогда?»

Мой день рождения выпал на четверг. К этой дате я подошел действительно на грани нервного кризиса Я осознал всю тяжесть своего психического состояния с самого утра, еще на первой лекции. Преподавательница философии решила, что ее слова будут нам понятнее, если она напишет на доске несколько принципиально важных цитат из произведений Канта. Я смотрел на эти строчки, и вдруг цепочки букв, выведенных мелом, стали рассыпаться прямо у меня на глазах. Так древние окаменевшие змеи превращаются в прах от одного лишь прикосновения.

Выполняя настойчивые требования отца, я в последнее время старательно запихивал в себя и обед, и ужин. Несмотря на это, вот уже несколько дней я чувствовал себя совсем больным и слабым, даже с утра с трудом держался на ногах. Часть вины за это, несомненно, лежала на мучившей меня бессоннице. Порой я не мог забыться почти до рассвета, а когда проваливался в сон, меня, вплоть до минуты пробуждения, мучили чудовищные кошмары. В них я раз за разом возвращался на Хайгейтское кладбище.

Говорят, что повторяющиеся сны — это своего рода сигнал, исходящий из подсознания, требующий от человека выполнить то или иное важное дело. Если это действительно так, то мой внутренний гид и диспетчер явно считал необходимым, чтобы я съездил на место преступления. Увы, для того чтобы выполнить это настойчивое пожелание, мне пришлось бы в буквальном смысле убежать из дома.

Кроме того, моя бессонница не ограничивалась невозможностью забыться с вечера и мучительными кошмарами в короткие часы отдыха. Я давно заметил, что каждую ночь неизменно просыпаюсь в одно и то же время, после чего уже не могу уснуть вплоть до того часа, на который у меня обычно поставлен будильник. Делать что-либо здравое и полезное в эти бессонные ночи я не мог. Мне оставалось только лежать, думая о чем-то своем и впадая время от времени в забытье, близкое к бреду. Из этого состояния меня обычно выводил стук в дверь и голос отца, звавшего завтракать.

Обо всем этом я размышлял, сидя за столом и наблюдая за тем, как классная доска прямо на моих глазах превращается в неспокойное море, а преподавательница — в какое-то смазанное пятно, больше всего напоминающее неведомое фантастическое существо-тотем. Этот расплывчатый мир, раскрашенный в какие-то странные цвета, стал раскручиваться вокруг меня как карусель. На моем лбу и затылке выступил холодный пот. Мне стало трудно сохранять равновесие, несмотря на то что я не стоял, а сидел. Голос преподавательницы доносился до меня откуда-то издалека, словно какое-то приглушенное неразборчивое бормотание.

Я был на грани обморока.

Я смутно помню, как моя голова не смогла больше держаться на шее, стала запрокидываться назад, и вдруг в этот момент чья-то легкая прохладная ладонь легла на мою руку.

Это прикосновение сыграло роль якоря, не позволившего сознанию покинуть меня. Я вздрогнул и постарался сесть прямо. Зрение постепенно возвращалось ко мне. Я кое-как сумел разглядеть и узнать сначала руку Альбы, а затем и ее ясные голубые глаза. В тот момент они смотрели на меня с нескрываемым беспокойством.