В ночь 20 ноября в 2 часа выехали на новое место. 21 и 22 ноября ночевали на новом месте.

Следует вспомнить такой неприятный факт, который произошел, когда мы жили в березовом лесу около поселка Березовка. Наш старшина Андронов, высоченного роста, широкоплечий, энергичный, допустил большую погрешность, за что поплатился жизнью. Под каким-то предлогом начальник снабжения отправил его на автомашине в Ленинград. В Ленинграде в то время уже голодали больше, чем мы здесь, в березняке. [12] А у большинства наших военных там остались семьи. Выехавшую из части автомашину в пути остановили. В машине обнаружили консервы, мясо, крупу, продукты, оторванные от наших скудных пайков. Трибунал вынес решение: высшую меру наказания Андронову и его начальнику. У Андронова в Ленинграде оставалась жена с маленьким ребенком. Говорили, что ребенка его съела соседка, и жена Андронова сошла с ума.

Еще о житье-бытье в березовой роще. В нескольких шагах напротив нас в плохо оборудованной землянке жили молодые ребята, тринадцать человек, студенты ЛИТМО. Они закончили институт, но защитить дипломы не успели — помешала война. Из института всей группой они пошли на фронт. У нас они стали связистами. Телефонная связь между подразделениями должна быть бесперебойной. Батальоны любого полка, а полки каждой дивизии скреплены, гЛавным образом, телефонной связью и, в меньшей степени, рациями. Не считаясь с обстановкой и опасностью, связист, разматывая с катушки кабель тянет его от одной точки до другой. Лес, болота, река не могут быть препятствием выполнения приказа по обеспечению телефонной связи. Особенно опасна работа связиста, когда кабель перерубило осколками разорвавшихся мин и снарядов. Связь перестала работать и ее надо немедленно восстановить. Под обстрелом вражеских орудий, связисты идут по линии. Найдя порванное место, соединяют концы, или заменяют другим кабелем. Убедившись в исправности связи, они возвращаются в свое подразделение.

Молодые ребята не имели опыта и закалки, у них не было руководителя-специалиста, имеющего соответствующий опыт. Поэтому, встретившись с такими большими трудностями, они скоро упали духом и дошли до такого состояния, что перестали мыть лицо и руки.

В нашей землянке было душно. Мы поддерживали тепло по очереди, каждый из нас дежурил по два часа. Я вышел из землянки на улицу, чтобы подышать немного свежим воздухом, и обратил внимание на то, что у связистов дым из отверстия в крыше не идет, а мороз в то время стоял крепкий. У входа, запасенные еще днем, лежали сухие дрова. Дыра — вход в землянку не была прикрыта. Я решил посмотреть их жилье внутри и пролез через отверстие. Разложенный с вечера в самой середине землянки костер потух. Над костром в крыше зияло отверстие для выхода дыма. Внутри было холодно, как на улице. Связисты, скорчившись, лежали у стен землянки вокруг потухшего костра. Мне стало их жаль, замерзнут, подумал я. Набросал в землянку дровишек, на том же месте разжег костер. Затрещали в огне дрова, защелкали искрами. Проснулись несколько человек, прижались ближе к огню, чтобы согреться. Я сказал им, чтобы они установили очередность дежурств у костра для поддержания огня, и вышел.

Построенный с удобствами блиндаж нашего политрука Наума Борисовича Карасика находился в нескольких шагах от землянки связистов.

В один из вечеров Карасик приказал собрать в его блиндаже кружок. В числе восьми человек был приглашен и я. В блиндаже были сделаны нары и даже столик. На столике горела керосиновая лампа. Когда все разместились на нарах, политрук Карасик сказал нам, что мы должны разучивать написанную им «поэму-песню». Он сам запевал, а мы все подхватывали, громко орали вразнобой нестройными голосами. Безграмотно написанная галиматья оказалась очень длинной.

Из «сочинения» Карасика мне запомнились несколько слов. Вместо: «города, деревни вырастали у нас», у него было написано: «города, деревнЯ вырастали у нас». И вместо «ползущие танки» у него было написано: «ползучьи танки». Я не выдержал и сказал Карасику о неграмотно написанных словах и добавил, что по русскому языку у меня были пятерки. Карасик привскочил, ударил себя кулаком в грудь и резко сказал: «А я был зав. РОНО!» Спорить было нельзя — он начальник. Когда мы выходили из блиндажа Карасика, впереди меня шел наш писарь — студент второго курса Педагогического института Сашка Рыжков. Сделав несколько шагов, он упал на землю и пытался отшутиться, что, мол, поскользнулся. На самом же деле свалился он от недоедания. Кто-то сказал: «Еле ноги таскаем, а Карасик «песни» петь заставил». И добавил: «Лучше бы Карасик, как политрук, своим делом занимался: он не знает, как устроились люди».

Карасик не мог не заметить, что у него под носом, в нескольких шагах от его блиндажа, жили связисты, молодые ребята, которым крайне требовалась хотя бы моральная поддержка. Но политрук совсем не думал о своих прямых обязанностях, не заботился о солдатах. Он заботился только о себе, о создании собственного благополучия и удобств, и ему это удавалось. При всех переездах на новые места Карасику строили удобный и крепкий, в несколько накатов, блиндаж, охраняли его персону от случайного снаряда. На новом месте солдаты сразу же рыли котлован, срезали тупыми пилами деревья и заготовленные бревна таскали на своих плечах к блиндажу, иногда на расстояние до двух километров (Карасика устраивал только блиндаж не менее чем в три наката), А сами солдаты часто оставались ночевать под открытым небом, на снегу или под дождем. Связисты при каждом переезде разматывали с катушки кабель, обеспечивали Карасика телефонной связью. Какую пользу приносил командованию Карасик? Я считаю, никакой. На мой взгляд, он был лишь ненужной обузой.

В дивизии было три брата, три Карасика, и все трое каким-то образом устроились на теплые места. О Карасиках кто-то позаботился. Все трое с первого дня организации нашей дивизии оказались в офицерском звании. Младший брат Карасик Борис Борисович вначале младший лейтенант, политрук взвода. Он умел довольно неважно читать газету солдатам. Средний брат Карасик Наум Борисович, лейтенант, политрук в нашем дивизионе. О нем я уже упоминал выше. Старший брат Карасик (не знаю, как его звать, я его видел всего два раза) имел звание майора. И вот так три Карасика, три брата всю войну при полном благополучии ехали на чужом горбу, сидели на шее у солдата. Кроме всего у каждого из них была прислуга — связной (денщик), он приносил с кухни пищу, чистил сапоги. А теперь, вероятно, они получают приличные военные офицерские пенсии. Мне вспомнился немецкий писатель Фейхтвангер, он в романе «Война иудейская» удачно подметил привычки некоторых товарищей, выручающих своих знакомых, сравнивая их с обезьяной, забравшейся на дерево, куда она перетаскивает на своем хвосте много своих соотечественниц.