Генерал говорил долго, Нифонт ловил себя на мысли, что боится — кающемуся не хватит сил, видно было, что тот собирает последнюю волю. Казалось, он вспомнил каждого своего подчиненного до последнего рядового, которому сказал худое слово. И когда он, обливаясь потом в полном бессилии завершил исповедь молитвою, отец Нифонт сидел молча пораженный, перед ним будто бы прошла история России за последние полвека.

— Простите, батюшка, — прошептал генерал, напоминая о себе, — заплакать — не могу себе позволить. Я — воин.

Нифонт накрыл его голову епитрахилью и произнес разрешительную:

— Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Михаил, вся согрешения твоя: и аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

На слове «недостойный» Нифонт запнулся...

Сентябрь 1919 г.

И теперь, глядя в лица цвета русской армии, Нифонт содрогнулся сердцем. Вот они — подчиненные генерала. Теперь — их очередь. Мученический венец — возможность искупления.

— Все ли из вас готовы к смерти? — неожиданно громким голосом спросил священник. Так, что все встрепенулись.

— Умирать — это наш долг, — сказал совсем юный юнкер.

Говорить после этого юнца еще что-то было нелепо, возражать ему — подло. Нифонт еще раз прошелся взглядом по изнуренным лицам и почти приказал:

— Мне нужен свободный угол и немного пространства. Я буду принимать исповедь. Подзывать к себе буду сам, кого посчитаю нужным. Кто не пожелает, его воля.

Офицеры послушно освободили дальний от двери угол камеры. Нифонт, прежде чем направиться туда через общую толчею, вдруг почувствовал — словно укол в сердце. Причем укол этот он ощутил, когда еще раз шел взглядом по лицам, когда встретился глазами с тем, кого все называли полковником. Пройдя на освобожденный пятачок, первым позвал полковника. Тот вдруг угадал предвидение священника и, подымаясь, сказал:

— Господа, никому из тех, кого зовет батюшка, не советую отказываться. Впрочем, воля ваша.

Успел только отец Нифонт произнести над полковником разрешительную молитву, дверь в камеру со скрипом открылась, и бравый красноармеец нагло крикнул:

— Полковник Козин, ходь сюда!

Уже на выходе полковник повернулся лицом к узникам, склонил голову и попросил:

— Благословите, батюшка, — а потом ко всем: — Честь имею, господа.

— Шагай, благородие, твою мать! — выругался красноармеец.

Дверь закрылась. Минуту в камере висела тишина. Нарушил ее седой мужчина в гражданской одежде.

— Ну, если по званиям, значит — моя очередь. Подполковник Аксенов, — представился он тем, кто его не знал.

— Нет, — уверенно остановил его отец Нифонт, — сейчас вы, если желаете, — позвал он поручика, который еще недавно курил.

Вот и сейчас он достал последнюю папиросу, но прикурить ее не успел.

— Я? А я вот покурить хотел. Чудом ведь не отобрали.

— Решайте сами, — не настаивал Нифонт.

— Покурите у стены, — горько рассудил подполковник, — а священника там точно не будет. Так что, действительно, решайте поручик.

Поручик сунул сначала папиросу за ухо, потом переложил в карман кителя, застегнулся на все пуговицы, будто собирался на военный доклад, а не на исповедь.

— Иду, батюшка...

Поручика позвали следующим. Полковник не вернулся. И далее отец Нифонт безошибочно определял, кто будет следующим, и дверь камеры отворялась, как заговоренная, когда исповедь очередного узника была уже кончена. В конце концов в камере остались только молодой юнкер и отец Нифонт.

— Я следующий, — приготовился юнкер.

— Нет, — так же уверенно, как и всем остальным, сказал Нифонт, — как вас зовут?

— Алексей.

— Алексий. Был такой человек Божий Алексий... Знаете?

— Да, помню что-то в детстве... Читали мне... А еще митрополит московский Алексий. Дмитрия Донского пестовал. А когда моя очередь, батюшка? Вы не думайте, я не боюсь.

— Я не думаю, я знаю, что не сегодня.

— Когда же? Ночь еще длинная.

— Не в эту ночь. Поживете еще, Алексий. И, — отец Нифонт печально вздохнул, — не забывайте молиться о тех, кто вышел сегодня за эти двери. Я по именам каждого запомнил, но мне — не судьба. Заучить сможете?

Пораженный юнкер со слезами на глазах смотрел на священника.

— Смогу.

Пока они повторяли друг другу имена, в камеру втолкнули новую группу офицеров и гражданских. Восемь человек.

— Что-то мало, — удивился Алексей.

— Еще будут, — ответил Нифонт.

Несколько развязный человек в окровавленной белой сорочке, с разбитым лицом, войдя в камеру первым, браво представился:

— Капитан Лисовский!

Завидев священника, криво ухмыльнулся и, ерничая, огласил: