— А если бы вас заставляли отречься от Ленина? Ну... Так... На годик всего... А потом можно снова... В комсомол, в партию, хоть куда?

— Вот что, Добромыслов, ты говори да не заговаривайся. Как ты вообще можешь сравнивать! С именем Ленина люди в атаку шли! На амбразуры бросались!

— Старшая сестра рассказывала, что когда она училась, все говорили — с именем Сталина.

— Да, и с именем Сталина!

— А вы знаете, сколько христиан приняли мученическую смерть с именем Спасителя?

— Да от чего он тебя спас, спаситель твой? А? От чего? От заблуждений твоих заскорузлых? Нет, все, у меня сейчас еще совещание, а ты, Добромыслов, думай, придешь в пятницу. Понял? И помни, Алеша, для нас важен каждый член нашего общества. В пятницу жду, вот, — она взяла со своего стола первую попавшуюся брошюру, — почитай... это... — посмотрела на название, — о борьбе коммунистов с международным сионизмом. Это важно.

Алексей послушно брал книгу, язвительно подмигивал лукавой улыбке портретного Ленина и уходил до следующей пятницы. В пятницу беседа продолжалась в той же тональности. Еще были комсомольские и классные собрания, куда его приглашали на проработку. Но, правда, все реже. Видимо, потому, что у многих ребят он вызывал отнюдь не недоумение или раздражение, а иногда нескрываемый интерес. Особенно после того, как по оплошной просьбе секретаря комсомольской организации Добромыслов рассказал о своем понимании Вечной жизни.

Жить вечно хотелось всем...

* * *

Петрович прижал «газель» к воротам одного из домов. Было заметно, что самочувствие его со временем становится все хуже. Он часто ежился от озноба и стал меньше говорить. В двух окнах горел свет, но за плотными цветастыми занавесками о происходящем за стеклом можно было только догадываться по шумному говору.

— Я же говорю, бухают, — определил Петрович и постучал казанками по стеклу.

С первого раза его не услышали, он постучал громче, на этот стук штора отодвинулась, в окно выглянуло небритое лицо, пытаясь безуспешно вглядеться в темноту и одновременно вопрошая:

— Кого там нечистая принесла? Чего надо?

— Жаль, здесь не белые ночи, так бы сразу распознал Васька, — пояснил Петрович Алексею данный негостеприимный ответ. — Мы с ним тут все трассы исколесили, еще в семидесятые.

— Васька, открывай! — крикнул Петрович. — Открывай, а то уеду, у меня коньяк есть!

— Петрович! — распознали за окном, и штора тут же колыхнулась обратно, Васька пошел открывать.

Через минуту он уже стоял в открытых воротах, улыбаясь наполовину беззубым ртом. На вид Ваське было за пятьдесят.

— Петрович, так тебя растак, даже не верится!

Кумовья обнялись. Правда, Петрович заранее предупредил:

— Ты это, подальше держись, меня какая-то простуда мает, заразишься еще, сопеть-корпеть.

— Да от моего выхлопа микробы на расстоянии пяти метров мрут. Полная дезинфекция. Меня можно в поликлинику брать: на задницы перед уколом дышать вместо спиртовой примочки. А этот с тобой? — Васька кивнул на Алексея.

— Да, попутчик. Монах. Поэтому базар фильтруй внимательно. Мата не надо. А сам он немой, молчать-торчать.

— О, как, — оценил информацию Васька, и тут же переиграл словами: — Немой — не значит не наш. Твой друг — мой друг. Щас всем нальем, и немые заговорят.

— Да мне бы, Вась, отлежаться до утра. Меня трясет, как музгарку дворового... Надо еще Шагиду позвонить, что задержимся, а то с ума сойдет без своего товара. Таблеток бы каких. Парацетамола, аспирина. Тачка-то не моя. В аптечке только презервативы и мухи дохлые.

— В огнетушителе — брага, — дополнил Васька. — Да проходите вы. Щас фельшерицу подымем. Она тут напротив. Толковая баба. И выпить — не дура.

— У вас все выпить не дураки, — поддержал Петрович, входя во двор. — Колхоз «Светлый путь — чистый спирт», бухать-копать...

* * *

Первый партнер по спаррингу Антон перешел в школу, где учился Алексей, они еще больше сдружились и по вечерам вместе возвращались с тренировок.

— Завтра выходной — с утра побежим? — спросил Антон, когда они уже затемно брели по заснеженной улице с тренировки.

— Нет, — ответил Алексей, — завтра буду в храме помогать отцу. Он будет служить Литургию. Ему здесь немного служить осталось. Придется уехать на север.

— Почему?

— Кто-то донес на отца, что он занимается антисоветской пропагандой, и Владыка порекомендовал ему уехать в другой приход, подальше.

— А твой отец — что — агитирует против советской власти?

— Нет, конечно. Прихожане его любят, а власти не нужны популярные священники. Мать так говорит. Им же надо, чтобы человек со своими бедами не в церковь шел, а в партийную ячейку.

— Ерунда какая-то... Уже вроде перестройка, не красный террор какой-нибудь. Даже Зинаида к тебе уже не пристает.