Ты не из этой сказки,

Наши флаги на самом деле другой окраски,

У нас имена другие, у нас не такие лица...

Когда все пройдет, мы не будем друг другу сниться.

***Амаринн

Ивик замолчала, ушла в импровизацию. Струны звенели. Лицо ее горело, она не думала, что будет - так, что весь тот горячечный бред, который она сочиняла эти годы - ему - все это можно будет спеть... и он будет слушать. И глаза его будут блестеть.

– - Какой у тебя голос красивый, - тихо сказал он.

– - Давай выпьем немного... Здесь принято провожать старый год...

Руки встретились в полутьме. Бокалы дзинькнули.

– - Знаешь, я так рад... так счастлив. Что тебя встретил.

– - Я тоже, - ответила она.

– - Еще целых полчаса до Нового Года...

Ивик посмотрела на монитор. Там все было благополучно.

– - Спой еще.

Она пела еще. Все свое, заветное, что берегла для него... не стесняясь дейтрийского языка - кто здесь услышит? Соседи заняты своим. Пела про последние листья осени. Про зеркало. Про путь в небеса. Потом они еще раз выпили вина, красного испанского из Наварры.

– - Кажется, положено пить шампанское...

– - Это когда уже бьют часы. Это в двенадцать.

Она снова запела.

А знаешь, так просто - упасть, как в ладони, в траву...

Она пела, и почти уже без боли вспоминалась Шем. За эти годы песня стала известной в Дейтросе. Наверное, Кельм ее даже слышал... Хорошо, что от Шем осталась хоть эта песня. Ивик вспоминала жесткий взгляд из-под чуть нахмуренных бровей, смуглое плечо... Ничего этого уже нет, а песня - вот она. Земное бессмертие гэйна.

Ему бы забыть

О сраженьях, о правде, о зле.

Ему бы качать

Колыбель с тихой песней ночами.

И с тёплой улыбкой

Неспешно идти по земле,

Любуясь закатами,

Всходами и родниками.

Вдруг Кельм начал петь вместе с ней. Очень тихо. Словно касаясь голосом невидимой двери и спрашивая - можно? Потом голос его окреп, стал сильнее, и голос Ивик тонкой ниткой вился вокруг него. Это было - как в Медиане. Сердце взлетало куда-то вверх, Ивик не видела окружающего, не понимала, ничего более не существовало вокруг, только два голоса, ее и Кельма, только они двое и эта странная ночь...

Так просто - в траву...

И - забыться, забыть, не беречь

Усталую землю,

Объятую снова кострами

Пожарищ и смут.

Над Землёй - облака, облака...

Бездонное небо раскинулось.

Падаю в небо.

И снова рождается

Вера в себя. И строка.

И воля подняться

И встретиться взглядом с рассветом...

Они допели. Ивик выдохнула. Поспешно посмотрела на монитор. Взяла бокал и молча допила вино.

– - Я не думала... не знала, что ты умеешь...

– - Я тоже учился играть на клори. Я умел это раньше, - объяснил он. Ивик бросила взгляд на его левую руку. Кельм пошевелил покалеченными пальцами.

– - Можно было, наверное, научиться и так, - сказал он, - если бы очень хотелось. Если бы нужно было. Не хватает всего пяти фаланг. Но ведь я не музыкант, понимаешь? Для меня это всегда было второстепенно. Я не стал учиться.

– - Они просто отобрали у тебя это...

– - Да. И петь... ты знаешь, я ж это первый раз. Я с тех пор так и не... Слушай, Ивик, что ты сделала со мной?

Она смотрела в глаза Кельма.

– - Что ты сделал со мной? Если бы ты знал, как много во мне изменилось... если бы ты знал, что я уже несколько лет...
– она замолчала. Какая-то грань. Грань, за которую нельзя переходить - и может быть, они уже давно ее перешли. Как тут понять?

... что я уже несколько лет живу только тобой. Что ты - вроде сердца, вроде смысла моей жизни, без того безрадостной и ненужной. Дети, Марк... да, все это хорошо, но все это отнимает жизнь, по капле высасывает, а ты - ты даешь.

– - Смотри, уже новый год...

Они встали. За стеной по телевизору били куранты. На мониторе земной год отсчитывал последние секунды. Желание, подумала Ивик. Надо загадать желание... Она смотрела в блестящие глаза Кельма. Что еще желать-то можно... Мысль лихорадочно заметалась. По сути, ничего пожелать и нельзя. Все, что можно - у нее уже и так есть... "Чтобы он был жив", - подумала Ивик, - "чтобы жив и здоров, чтобы с ним ничего не случилось". Это было похоже на молитву. Господи, подумала Ивик, пожалуйста - чтобы ему было хорошо. Дзинькнули бокалы. Вино было легкое, слегка терпкое. Рука Кельма вдруг легла ей на плечи. "Все", подумала Ивик, понимая, что действительно - все. Но оторваться сейчас - оттолкнуть - как? Они оказались слишком близко... рядом. Губы. Они сомкнулись, и теперь были уже совсем-совсем вместе, не так даже, как в Медиане, а совсем... и на волне счастья Ивик вспомнила взгляд Марка. "Я тебя так люблю". Все равно что ударить ребенка... Ивик не оторвалась, просто видно как-то изменилось движение губ, что-то сдвинулось, и Кельм отпустил ее. Просто прижал к себе. Просто прижал, и так они стояли несколько секунд, и это были секунды последней земной горечи, так приговоренный к смерти растягивает последние мгновения жизни перед свиданием с холодным железом, а потом Кельм прошептал, отпуская ее.