Тырданов Иван
Шрифт:
– А как же ад? Я ведь заключил сделку?
– Вот ведь привязался! Да кому нужен твой ад? Ты сознательно пошел на вечные муки, ради всего человечества. Вот это нужно! Вот это и есть твоя сделка!
– Как-то нечестно получается. Я ведь всю жизнь поступал нечестно, всю жизнь заключал сделки с каким-нибудь подвохом. И вот впервые решил поступить честно… и тут не получилось.
– Ты что, расстроен?
– Я еще не понял ничего. Не расстроен, конечно. Скорее удивлен. Не представлял я, что все будет так. Я ведь ждал, что после взрыва я сразу в котел с кипящей смолой прыгну.
– Эх, ты! Простота! А еще олигарх… – засмеялся Михаил. – Да ты не переживай, страданий на твой век еще хватит. Я полагаю, что даже с избытком…
– Правда?
– Не знаю. Но если тебе дадут шанс стать христианином и отмолить свои грехи, то придется, наверное, и пострадать. Я, например, не представляю, как ты вернешься в свою жизнь, в свое общество и станешь там исповедовать Христа? Это ж хуже, чем на костре гореть…
– Везде нужно исповедовать Христа! – вступил в разговор Киприан.
– Ух, ты! Батюшка! Тимофей! Как незаметно подкрались-то!
– Да в таком дыму не мудрено. Ну, как вы, чадушки?
– Уже лучше – засмеялись Михаил с Анатолем.
– Ничего, ничего! Теперь будет нам всем веселей. Теперь у нас есть Победа! Правда, еще не окончательная, а все равно здорово поработали. Но отдыхать не будем. Дел мно-о-ого!
– Куда опять?
– Куда, куда… К себе, в свое время. Думаешь там забот мало? Там сейчас такое начинается!
– На авианосец?
– Тебе на авианосец, а Толюшке в Африку. К сокровищам своим.
– Толь, вот видишь, говорил я тебе, что вернут тебя еще пожить! – вставил Беловский.
– Поживешь, поживешь еще, миленький наш. Мы тебя уж больно сильно полюбили. Сколько в тебе мудрости и ясности ума! Сколько мужества! – обнимая Коэна, чуть не пел Киприан.
– Со мной никогда и никто, кроме детей и жены так не разговаривал – растерянно вращал глазами Анатоль.
– Так ведь и ты никогда столько добра искреннего никому не делал. Ну, ничего, теперь попробовал, так и продолжай, так и держи всю жизнь до самого конца, каким бы он ни был. И станет тогда твой конец таким же радостным, как и сейчас. И даже лучше в стократ!
– А куда мы сейчас идем? Огонь кругом…
– Да никуда. Так просто. Идем и идем. Разговариваем. Тимофей, вон, как язык проглотил. Ты чего молчишь, Тимофей?
– Я считаю.
– Чего ты считаешь?
– Сколько раз Миша уже пострадал.
– Да ни сколько. Сейчас плюхнется на свою койку в собственной каюте на авианосце «Президент Клинтон», как ничего и не было, и до самого Индийского океана мы его не тронем. А потом и о России позаботиться нужно будет. Ой, как много работы там!
– Но его душа-то все будет помнить – не унимался черкас.
– Душа, да… Душа будет помнить. Но у него работа такая – страдать и помнить.
– А я тоже буду помнить или все забуду? – спросил Коэн.
– Нет, милый наш Анатолий, тебе мы память сохраним. Только рассказывать никому не смей. Да и не поверит никто.
– И у меня тоже будет какое-то задание?
– А как же? У всех на земле есть свое задание. А уж у таких бойцов как вы – двойное, а то и тройное.
– И что мне нужно будет делать?
– Тебе все объяснят в свое время. Могу лишь сказать, что спасать ты будешь свой народ. Настало это время!
P.S.
– Стой, стой, Киприан! Подожди! Спросить я забыл! – неожиданно закричал Михаил, когда они уже распрощались и собрались расходиться.
– Что ты забыл?
– Я забыл спросить – откуда Фадлан узнал о том, чего мы отменили?
– О цунами?
– Ну да, о цунами, и о Коэне, который взорвет эту бомбу. Неужели у мусульман тоже есть такая программа, как у нас?
– Нет, у мусульман такой программы нет. Да и Фадлана послали вовсе не мусульмане, а шейх. Ну, какой это мусульманин?
– Тогда откуда же шейх узнал?
– Ему бесы сказали. Следят они за нами, вот и узнали кое-что.
– Как это следят?
– Да бесы же кругом. Ты разве не знал? Из-за плеча подглядывают, да все разговоры подслушивают. Поэтому язык нужно по возможности держать за зубами, а вы с Изволькой столько натрепали! А они же все слышат и видят! Вот и послали они бедного Фадлана нашего Толю убить, чтобы он не смог отменить свое преступление. Фадлану же не сказали всю правду, не сказали, что Толя пришел ошибку исправлять. Ему показали только то, что он сделал до своего раскаяния.