Шрифт:
А я, выходит, своей школы не создал…
— Катись, катись, юноша, — говорит мастер Шибанов, — как-нибудь без тебя управимся.
Харламов неожиданно подобрел ко мне. Под наплывом чувств говорит:
— Ты прости. Я был неправ. Потому что не верил. Видишь, как все завертелось! И за Леночку прости. Грешным делом, решил, что отбить у меня хочешь, а поговорил с ней — и оказалось, все чепуха. Мы ведь с ней условились: вернусь, и поженимся.
На нем прекрасно сшитый костюм. Сильные плечи выпукло вырисовываются под пиджаком. Харламов красив и элегантен.
«Когда вернусь…» Вот как… Казалось бы, какое мне дело до Леночки? Но слова Харламова резанули. Как все легко и просто… Девятнадцатилетняя девчонка изображала влюбленность, и я поверил. А оказывается, все дело в замужестве. Харламов предложил, и она без сожаления отреклась от меня…
Я снова свободен от всего. Даже от простого человеческого счастья. Как-нибудь обойдемся. Обойдемся. Ведь обходились до этого. Самый раз уехать отсюда и начать все сначала.
На душе тягостно, скверно. Казалось, ты нужен всем. А на поверку — никому.
Бреду по пустынному берегу заснеженной реки. Метет поземка. Сугробы намело, сугробы… Смотрю в алеющие от заката дали и не сразу понимаю, откуда взялась здесь девчонка в пальто с короткими рукавами. Она идет, наклонив голову, словно бы не замечая меня. Но идет навстречу мне. Это Леночка.
— Ты сердишься? — спрашивает она срывающимся голосом.
— За что, Леночка?
— Я вела себя глупо… Я ведь плохо о тебе подумала. А ты вовсе не такой… Значит, уезжаешь?
— Значит, уезжаю.
Вскидывает голову:
— Так ничего и не хочешь сказать на прощание? Я ведь тебя… — Голос ее дрожит. Она прячет лицо в рыжий мех воротника.
— Ну, ну зачем?.. Говорят, у тебя скоро свадьба. У меня ведь никаких претензий.
Я отворачиваюсь. Знаю: лицо у меня напряженное, улыбка вымученная.
— Ты бы не уезжал… Или хочешь, я поеду с тобой… Мне ведь и собираться не нужно…
— Это еще зачем? Ты другому отдана и будешь век ему верна.
Ее глаза светлеют, будто наливаются слезами.
— Все-таки жестокий ты. Я думала, что ты добрый. Если хочешь знать, мне тоже будет безразлично, если я не увижу тебя больше никогда! Прощай!..
Повернулась и, кутаясь в пальтишко, уходит к поселку. А я стою один у обрыва и от неожиданности не могу прийти в себя.
Почему-то вдруг исчезло ощущение бесприютности. Подбрасываю кончиком сапога обмерзлую ледяшку и улыбаюсь. Чувствую себя почти счастливым.
11
В подвальном коридоре тесно и глухо. Я зажат трубами, стенами, арматурой. Задыхаюсь от недостатка воздуха, не успеваю вытирать полотенцем пот. Полотенце грязноватое, в саже, но сейчас не до гигиены: последний рывок — и наша бригада выйдет на первое место! Так, во всяком случае, считает наш новый бригадир Тюрин. Тяжело вздыхая от навалившейся ответственности, он вчера уговаривал меня работать до дня отъезда.
— Подсоби. Ты же у нас мастер сварки.
— Надо же отдохнуть, собраться с силами, с мыслями…
— Но ведь бригада… Ребята просят. Не думай, что из-за премии. Мы в самом деле их перегнать можем. Ведь ты сознательный, член партии.
— Ладно, пейте мои жизненные соки! Где наряд?..
Конечно же меня сунули на самый ответственный пост. Привариваю к трубопроводам арматуру высокого давления. Сварка встык с подкладными кольцами, с накладными муфтами.
Да, можно было бы не влезать в это дело. Но, признаться, хочется напоследок щелкнуть Харламова по носу: пусть там, в научно-исследовательских институтах, помнит, что его бригаду обогнали… То, что ребята продолжают считать меня членом бригады, связывают со мной свои надежды, верят в меня (наш не подведет!), воодушевляет. Еще никогда я не работал с такой отдачей.
Но со мной всегда случается что-нибудь из ряда вон выходящее. Так и на этот раз.
Приходит Тюрин. Он встревожен.
— Тебя что-то Скурлатова вызывает. В лабораторию. Срочно!
— А что стряслось?
— Да вроде бы в твоем трубопроводе брак обнаружили.
— Брак?
— Ну да. Холодная трещина. Тот, высоколегированный трубопровод.
— Так у меня ж его четыре дня назад приняли — все было в порядке?
Тюрин топчется на месте, его длинный нос с утолщенными ноздрями выражает недоумение.