— Поздравляю, — сказал милиционер товарищ Марусин, возвращая Вовкиной маме и телеграмму и драгоценный рисунок. — Это хорошо.

— Чего же хорошего? — сказала Вовкина мама, заплакав. — Нету Вовы. Нет моего сыночка ненаглядного. Умницы моего. Золотка. Он исчез.

Проводила Вовкина мама милиционера товарища Марусина в Вовкину комнату.

— Я тут ничего не трогала. Ждала вас. Я же знаю из литературы, что на месте происшествия ни к чему прикасаться нельзя.

Милиционер товарищ Марусин подошел к дивану. На подушке, где осталась ямка от Вовкиной головы, лежит оплавленная огнем закопченная хоккейная маска. Товарищ Марусин одеяло отбросил — в изножии кровати лежат тоже обгорелые ныряльные ласты. «Это они в тот раз обгорели, — подумал товарищ Марусин, — когда я у волшебной колонны стоял…»

И одежда Вовкина на месте, и валенки, что Яшка Кошкин Вовке принес.

Сел милиционер товарищ Марусин к столу. Задумался.

На столе бутылка стоит с зеленой водой.

Вдруг почувствовал милиционер товарищ Марусин — запахло солнечными можжевеловыми полянами, белыми боровыми грибами, земляникой и ландышем.

— Эх, Маков Цвет, Маков Цвет, — тихо сказал товарищ Марусин, — хоть вы и волшебница и как бы даже не существуете, но могли бы прийти рассказать нам о своих методах, опытом поделиться и вообще помочь. Устаем мы — не знаем многого. Я имею в виду инспекторов милиции по работе с детьми и гражданами старческого возраста.

И так захотелось милиционеру товарищу Марусину туда, где сказочные холмы, где таинственная и премудрая царевна-лягушка, где Кащей Бессмертный и царь Горох. Туда, где волшебное обыкновенно, как в Новгороде телефон.

Взял милиционер товарищ Марусин бутылку с зеленой водой, вспомнил о первом «А» классе, полном решимости и надежды, и пошел, пообещав Вовкиной маме, что в конце концов все устроится.

А Вовка снова был там, под палящим солнцем пустыни в старинном городе Фивы. У подножия неподвижного сфинкса.

Нет, не услышал он зова последней надежды. Просто сердце его толкнулось туда, где остался его Полувовка. Защемило Вовкино сердце в предчувствии беды. Возникла, как возникает отвага, забота помочь Полувовке. Сейчас же. Сей миг.

И вот сидит уже Вовка на лапе сфинкса.

Под сфинксом, завернутый в белый лен, покоится скульптор. Они с Полувовкой в тот же вечер, перед новолунием, прокопали под сфинксом траншею и уложили туда художника. На грудь ему положили дощечку с надписью: «Пал смертью храбрых». Засыпали песком и следы заровняли.

И вот сидит Вовка на лапе у сфинкса, а Полувовки нет. А тревога растет.

И вот появилась колесница, запряженная четверкой белых лошадей. Колеса с золочеными спицами, ступицы и ободья колес пурпурные. И двое воинов фараона в золоченых нагрудниках и золоченых шлемах.

Сняли воины с колесницы мальчика, он тоже в белом. Глаза у него завязаны белым льняным бинтом.

Полувовка!

Подвели воины мальчика к сфинксу (Вовка-то спрятался). И, поклонившись, ушли.

Когда ускакали белые лошади — унеслась колесница, Вовка вышел из-за надгробья и прошептал:

— Брат, это я…

Полувовка улыбнулся. И улыбка уже не сходила с его лица, пересиливая боль и страдания.

— Я знал, что ты придешь… Сними с меня бинт.

Вовке стало страшно. Снова заныло Вовкино сердце.

— Может, не надо…

— Сними. Пусть пообдует ветром.

Вовка развязал тугой узел. Снял бинт. И отступил на шаг. Чуть не бросился наутек. Вместо глаз живых в глазницах у Полувовки горели синим огнем драгоценные камни.

Случилось так.

Когда первый «А», выстояв до рассвета, упал от усталости и уснул, Полувовка остался один у сфинкса. И еще день он прожил один. И вдруг приехали за ним на колеснице от фараона.

Помыли его, одели в белые чистые одежды, чтобы он предстал перед богоравным Хашсупотепом.

Привели Полувовку. И фараон сказал:

— Ты — чужестранец.

— Да, — сказал Полувовка. — Моя земля далеко.

И фараон спросил:

— Ты помогал магу? (Так он назвал скульптора.)

— Да, — сказал Полувовка.

И фараон спросил:

— Он видел лицо бога?

— Да, — сказал Полувовка, имея в виду гений.

— И ты, мальчик, скажи нам, тоже видел лицо бога?

— Да, — сказал Полувовка, имея в виду скульптора.