Единственная в психологии и биологии опирающаяся на богатый фактический материал попытка раскрыть то, как по разному вписываются эти виды времени в эволюционный процесс приспособления животных и человека к миру, показать взаимосвязь различных структур времени друг с другом осталась незамеченной. Эта попытка принадлежит создателю «физиологии активности» Н. А. Бернштейну. Выявляя детерминацию процессов психического отражения действительности временем и пространством в ходе эволюции движений у животных и человека, Н. А. Бернштейн писал: «Эволюция взаимоотношений пространственных и временных синтезов с афферентными и эффекторными системами соответственных уровней [уровней построения движений. — А.А.]складывается существенно по-разному. На уровне С [уровень пространственного поля. — А.А.]они образуют объективированное внешнее поле для упорядоченной экстраекции чувственных восприятий. На уровне действий они создают предпосылки для смыслового упорядочения мира, помогая вычленению из него объектов для активных манипуляций. Так, из афферентации вырастает (субъективное) пространство, из пространства — предмет, из предмета — наиболее обобщенные объективные понятия. Наоборот, временные синтезы на всех уровнях стоят ближе к эффекторике. На уровне синергий они влиты в самый состав движения, воплощая его ритмовую динамику [время выступает как ритм, временный узор. — А.А.].На уровне пространственного поля они определяют скорость, темп, верное мгновение для меткого активного реагирования. На уровне предметного действия время претворяется уже в смысловую связь и цепную последовательность активных действий по отношению к объекту. Из эффекторики вырастает таким путем (субъективное) время; из времени — смысловое действование; из последнего на наиболее высоких уровнях — поведение; наконец, верховный синтез поведения — личность или субъект» (Бернштейн, 1947, с.26). Приводимые Н. А. Бернштейном факты о различной представленности времени в процессе построения движений, о неразрывной взаимосвязи временных и пространственных синтезов с эффекторикой и афферентацией дают основания как для изучения переходов объектной детерминации памяти в предметную детерминацию, так и для исследования зависимости памяти от физического, биологического и социального времени. Они позволяют наметить конкретный путь к выявлению закономерностей построения Образа мира в контексте приспособления животных и человека к многомерной действительности.

Второе положение, вытекающее из постановки проблемы психологии познания как проблемы построения образа мира, — это положение об амодальном характере образа мира (А.Н Леонтьев). Образ мира так же амодален, неразложим на слуховую, зрительную, тактильную и другие сенсорные модальности, как и объективный мир, изображенный в этом образе. Если взглянуть на традиционную психологию познания как бы со стороны, то непредвзятому наблюдателю откроется следующая картина: исследователи разных направлений заняты решением вопросов о том, сколько информации воспринимается за определенный интервал времени, какими средствами записывается, кодируется информация, как информация зависит от сенсорной модальности и т. п.; при этом проявляя удивительное безразличие к тому, что познается субъектом в мире и для чего познается. Не похожа ли эта картина на попытку понять содержание и цель разговора без знания языка, подсчитывая, сколько звуков издается говорящим в минуту и фиксируя, каким ухом повернут слушатель к говорящему человеку? Ни на мгновение не умаляя необходимости решения трех первых вопросов, которыми преимущественно занята когнитивная психология, мы хотим лишь подчеркнуть, что они должны занять подчиненное положение к вопросам о том, что и для чего познается субъектом в мире. Неудачи когнитивной психологии памяти при попытках прописать акустическую или артикуляционную форму кодирования только за кратковременной памятью, а семантическую форму кодирования — за долговременной памятью представляют собой своеобразное подтверждение положения об амодальном характере образа мира, о том, что в психологии познания нужно «…исходить не из сравнительной анатомии и физиологии, а из экологии в ее отношении к физиологии органов чувств» (Леонтьев А. Н., 1983, с.259). Знаменательно, что в этом пункте новый подход к психологии познания пересекается с биологическими исследованиями, занятыми изучением механизмов органического субстрата памяти. На смену физиологии памяти, замыкающей исследования памяти внутри изолированного организма, приходит эволюционная биология памяти, разрабатывающая представления об адаптивной функции памяти в филогенезе и онтогенезе. Эти идеи звучат в монографии Е. Н. Соколова «Нейронные механизмы памяти и обучения» (1981), выделяющего в качестве перспективы изучения биологических механизмов памяти этологический подход к памяти, который в сочетании с анализом реакций отдельных нейронов приведет к единому нейроэтологическому методу.

В биологии также появляются гипотезы, выдвигающие представление о единой биологической системе памяти вместо разрозненных электрических, синаптических и молекулярных механизмов памяти. «Возможность существования кода памяти, сходного с генетическим кодом, породила умозрительные теории, из которых самые смелые даже постулируют единую в своей основе память для всего живого. Несомненно, кодирование информации, переходящей из поколения к поколению, доказано, и видовая память уже не является гипотезой. Тоже самое можно сказать о системе памяти защитных [иммунных. — А.А.] механизмов… Разве не может быть, что мозговые механизмы индивидуальной памяти, длительные реакции "иммунологической памяти" и генетическая память вида — это лишь разные аспекты одного и того же биологического закона?» (Адам, 1983, с.146–147). Если и в биологии, и в психологии будут раскрыты общие детерминанты памяти в объективном амодальном мире, если изучать память как ориентировку к изменениям мира во времени, если в обеих науках перейти к экологическому изучению памяти, выявляя характерную для разных видов детерминацию памяти физическим, биологическим и социальным временем, то на вопрос о существовании единых биологических механизмов памяти, которые выступают как реализаторы Образа мира, по-видимому, будет дан положительный ответ.

Всякая наличная стимуляция вписывается в амодалъный Образ мира как некоторое целое и, лишь будучи включена в Образ мира, обеспечивает ориентировку поведения субъекта в предметной действительности. Это положение, вытекающее из работы А. Н. Леонтьева «Образ мира» и развитое в исследованиях С. Д. Смирнова, Б. М. Величковского, В. В. Петухова (см. Смирнов, 1981; Величковский, 1983; Петухов, 1984), прежде всего радикально меняет представление о той исходной точке, с которой должен начинаться анализ познавательных процессов.

При изложении особенности моделей познания в когнитивной психологии и сопоставлении их с такими проявлениями активности психического отражения как вероятностное и интенциональное предвосхищение, «повторение без повторения» как основа функционального развития памяти и т. п., уже отмечалась явная ограниченность рассмотрения изолированного следа памяти в сенсорном регистре как своего рода начала всех начал. Подобная картина процесса познания, в которой изучение памяти начинается с изолированного следа, возникла там же, где по меткому замечанию Н. А. Бернштейна, появилось первое в мире «элементарное ощущение» — в обстановке лабораторного эксперимента. Если же исходить при исследовании познания из представлений об Образе мира, то на первый план выступит целый ряд следующих очевидных моментов.

Во-первых, в обычной жизненной ситуации стимул, как правило, воздействует на субъекта на фоне других, актуально присутствующих стимулов и событий. И именно этот контекст, как было проиллюстрировано на примере экспериментов Дж. Брунера определяет опознание, например, опознание знака 13 как букву В или цифру 13.

Во-вторых, в реальной обстановке запечатление актуального воздействия предваряется предвосхищением, опирающимся на те или иные уровни организации Образа мира. Это предвосхищение может строиться, как было показано в третьей главе, с опорой на вероятностную структуру прошлого опыта. Оно также может осуществляться, исходя из семантической категоризации предшествующих событий. Подчеркнем, что прогнозирование с опорой на семантическую категоризацию событий, особенно когда эти события приобретают личностный смысл, занимает в структуре Образа мира более высокий иерархический уровень, чем прогнозирование с опорой на физические параметры стимуляции. В этих случаях, как бы парадоксально это ни выглядело, процесс познания как бы начинается с оценки общего смысла ситуации, которая предваряет переработку отдельных чувственных впечатлений, отражающих физические «объектные» характеристики ситуации. Так, например, рассказывают об одном гроссмейстере по шахматам, который, оказавшись в типичной ситуации эксперимента по изучению кратковременной памяти в ответ на вопросы о том, сколько фигур стояло на шахматной доске и как они стояли, с раздражением воскликнул: «Да не помню я как стояли фигуры и сколько их было. Но одно знаю точно. Белые начинают и дают мат в два хода». Знание, дающее возможность строить прогнозы даже в неопределенных ситуациях и относить эти ситуации к той или иной категории, предшествует актуальному воздействию, представляет собой один из глубинных уровней организации Образа мира, уровень «значений». Но откуда возникают в Образе мира «значения», в контексте которых происходит преобразование чувственных впечатлений? Для вырванного из контекста деятельности человечества представления о процессе познания ответ на вопрос о природе значения — тайна за семью печатями. Сущность же возникновения значения следует искать в том, что в начале было дело. «… Природа значений не только не в теле знака, но и не в формальных знаковых операциях <…>. Она — во всей совокупности человеческой практики которая в своих идеализированных формах входит в картину мира» (Леонтьев А. Н., 1983, с.261).

Значение — важная, но не единственная единица, характеризующая глубинные структуры Образа мира. Дело заключается в том, что если на относительно ранних этапах жизненного пути личности операциональные характеристики деятельности, связанные со значениями, определяют построение Образа мира, в частности — мотивы и цели конкретной деятельности определяют, что будет запомнено, то впоследствии взаимоотношения между личностью и деятельностью меняются; сама личность, ее мотивационно-смысловые ориентации на будущее становятся основой выбора мотивов и целей конкретной деятельности, в которой идет дальнейшей строительство

Образа мира. Применительно к памяти преобразование взаимоотношений между личностью и деятельностью проявляются в том, что не мотивы и цели непосредственно определяют функционирование памяти, а такие глубинные ядерные структуры личности, как смысловые образования (Асмолов, 1984) начинают руководить процессом запоминания через выбор мотивов и целей, превращаются в системообразующий фактор человеческой памяти. «… Мнемическая функция "одних и тех же" целей проявляется существенно по-разному в зависимости от того, в какие смысловые контексты эти цели включены. При этом влияние данных контекстов <…> состоит не в том, что они дополняют или усиливают мнемический эффект, а в том, что они его изначально определяют. Сама цель обусловливает запоминание, поскольку в ней представлено поле мотивов и смыслов. Именно мотивационносмысловая ориентация на будущее образует человеческую память, "обязывая" ее удерживать то, что было, для того, что будет [выделено мною. — А.А.]» (Середа, 1984, с.139).