Я знал, почему она плачет. Конечно, знал. Но все-таки должен был спросить.

– Зачееееем я тооолько… – всхлипнула Анька, – все это купииила… Все равнооо… не понадобитсяяяя… Нааас опяяять подвинууулиии…

– Почему ты так решила? Очень даже понадобится. Совсем немного осталось потерпеть.

Надо ли говорить, что тем же вечером я подписался сразу на десять заседаний подряд?

Три дела пролетели незамеченными, я не запомнил ни лиц, ни показаний свидетелей, ни речи обвинителя. У меня перед глазами стояла плачущая Анютка, и больше всего на свете я надеялся, что эта картина никогда не повторится.

Теперь мы снова продвигались вперед, она повеселела, собрала раскиданные детские вещи и с какой-то неистовой энергией рассовывала их по шкафам.

Утро теперь начиналось с вопля:

– Ура! Четыреста вторые!

– Триста семьдесят!

Нам оставалось месяца четыре, максимум полгода. Или – по моим подсчетам – еще девятнадцать слушаний.

Новое заседание назначили на пятницу. Я с трудом разрулил рабочие дела, уехал пораньше, чтобы успеть переодеться. Все-таки стройплощадка не самое удачное место для делового костюма, а приходить в Ювенальную палату в форменной куртке я стеснялся.

Анька лично отгладила новую рубашку, не доверяя машине. Расправила воротник, смахнула невидимые пылинки с рукава.

– Удачи, мой герой! Уже сегодня мы можем стать сотыми! Ура!!

Слушание неожиданно оказалось интересным. Некая Станислава Фромм, пятнадцати лет, обвиняла своих родителей – архаичную двуполую пару – в том, что они ограничивали ее контакты и подавляли сексуальную ориентацию. Из-за чего она испытывала серьезное психологическое давление и всем своим поведением протестовала против излишней опеки.

Интересно, что самой Фромм в зале не было, она сидела в поднадзорной комиссии по обвинению в магазинной краже.

Ювенальный инспектор клеймил с трибуны:

– …и вот, доведенная до отчаяния устаревшими представлениями своих родителей, мятущаяся душа влюбленной юности ушла из дома к мечте всей жизни. И даже сменила фамилию, взяв красивый псевдоним – имя знаменитого неофрейдистского мыслителя. Отринутая всем миром девушка с прогрессивными представлениями о семейном счастье вынуждена была скитаться по знакомым, жить в каких-то грязных съемных углах и верить, что когда-нибудь она сможет воссоединиться с той, которую любит. И даже противоправный поступок ее заставили совершить обстоятельства – бедная девочка голодала, лишенная самого важного, что только может быть в жизни, любви ближних. Ее так называемые родители отказали Фромм в праве на выбор утонченного духовного развития и фактически своими руками определили ее несчастную судьбу.

Любопытная история. Девица накуролесила, а теперь, чтобы избежать ответственности, валит все на родителей. Кто-то слишком умный посоветовал, сама бы она не додумалась. Интересно, в чем подоплека дела? Перевести стрелки на родителей-двуполов? Но у нас же не разбираются уголовные дела!

Теперь я слушал с все возрастающим любопытством. Судья не прерывала инспектора, хотя его речь явно превысила нормы регламента.

– …но есть еще одно обстоятельство, которое мы обязаны принять во внимание. Мы обязаны остановить новую катастрофу, пока еще есть такая возможность. Предотвратить духовное разрушение другой, совершенно невинной души. У обвиняемых родителей есть вторая дочь, и, несмотря на то, что возраст ее очень мал, со временем их безнравственное воспитание может испортить и ее. Еще одно человеческое существо будет варварским образом отброшено в прошлое, ее мечты и идеалы – растоптаны и ввергнуты в мракобесную отсталость. Мы должны не допустить этого!

Судья трижды стукнула молотком. Распорядитель огласил:

– Дело о лишении родительских прав номер 498565. Денис и Маргарита Суриковы, зарегистрированная семейная пара, гетеросексуальные отношения. Индекс социальной значимости негативный. Ввести обвиняемых!

Возможно, у меня потемнело в глазах. Я не видел, как они прошли через зал, и обнаружил знакомые лица друзей практически напротив себя. За грубо покрашенными прутьями решетки. Ритка подняла голову и посмотрела прямо на меня.

У меня дрогнули руки. В одно мгновение передо мной пронеслись все вынесенные вердикты. Я всегда писал: ВИНОВЕН.

Может быть, так правильно, и надо отбирать детей у тех родителей, что не могут их нормально воспитать. Надо передавать их в устойчивые, прогрессивные пары, социально значимые для общества, активные и готовые в лепешку разбиться ради долгожданного приемыша. Все так. Пока еще остались гетеросексуальные пары и все еще рождаются дети.

Но, Анька, любимая, бога ради, подскажи мне, что я должен написать сейчас?!

– Вот я говорила тебе к Валентиновне идти! А ты все резину тянула! Дотянулась…

– Теть Галь, ну хватит уже, а? – Даша опять обхватила себя за плечи. – Сейчас-то уже чего.

– Ну ладно, ладно. Ты не переживай. Может, еще не подойдешь им.

– По всем анализам подхожу…

Даша встала прогуляться по коридору с крашеными грязно-бежевыми стенами и белым потрескавшимся потолком. В одно ухо орало техно, второй наушник болтался на груди. Тетя Галя терпеть не могла, когда Даша «затыкала уши своими затычками». Пятнадцать шагов в одну сторону – ряд дверей слева и жестких металлических стульев, привинченных к полу, справа. Тридцать шагов в другую сторону – и табличка «Выход». Ладони опять взмокли, и она привычно обтерла их о шорты. Очень хотелось дать деру из этой грязно-желтой «стерильности» с запахами йода и нашатыря, от которых мутило. Во всем коридоре они были одни, так что никто, кроме тети, ее бегства не заметит… до следующего дня. А завтра за ней придет наряд из Демконтроля с судебной повесткой. Нет уж, лучше самой. Если за три месяца результатов не будет, то можно демобилизоваться. Выдержать бы эти три месяца…