Единственным местом, которое братья посещали вместе, была церковь. Отец Михаил помнил этих двух таких непохожих близнецов еще с их крещения. Сергей не доставлял ему хлопот, проявляя постоянную готовность к признанию любого греха, был удивительно смиренен и спокоен. Но уж с Борисом батюшке пришлось здорово повозиться. То вдруг попросит благословения кому-то «морду набить», то приобрести пистолет для защиты своей семьи от хулиганов, то с малолетства просился в армию «сыном полка». Отец Михаил сам прошел войну, и до сих пор его большие кулаки непроизвольно сжимались, когда он видел несправедливость, но по своему опыту знал он также, что вот такие горячие ребята обычно гибнут первыми, и чаще всего совершенно бесполезно... Поэтому не жалел он своего времени для бесед с Борисом, учил смирению и любви, доказывал, что воины среди мирян всегда найдутся, а вот молитвенников на Руси великой недостаточно, а именно на этом молитвенном плане и решаются судьбы множества людей и даже государств. Никак не желал Борис смиряться.

— Если Господь меня сотворил воином, — бил он себя здоровенным кулаком в широкую грудь, — то мое дело — врагов «мочить», а молится пусть Серенька, это у него лучше получается.

«Сгорит паренек, как порох», — вздыхал батюшка, но понимал, что Борис из тех людей, которым нужно самим лоб разбить, чтобы оценить твердость стены, и лишь молился за него сугубо, стоя на коленях у Престола в Алтаре.

Торжественное настроение после успешной защиты докторской диссертации Кирилла несколько омрачилось повесткой из военкомата, принесенной курьером. Родители хоть и знали, что рано или поздно это случится, но все равно огорчились. Зато Борис от радости чуть потолок макушкой не пробил!

После «учебки», где Борис успешно заработал сержант­ские лычки, его направили на спецкурсы. Когда подходил к концу второй год, и офицеры вели с ним разговоры о продолжении службы в армейских рядах, грянула война на Кавказе. Одним из первых полк, в котором служил Борис, вступил в боевые действия.

С самого утра у Ниночки все валилось из рук. Сердце сжималось и ныло. По радио сообщали, что наши войска громят сепаратистов по всей мятежной республике. Ей сразу представлялось, как ее сын несется на танке, из пушки которого бабахает огнем, а он сидит на башне и, как Чапай, рукой показывает направление атаки.

Но в это время Борис лежал на дне вонючей ямы с окровавленной головой. Их полк окружили, обстреляли ураганным огнем пулеметов и тяжелой артиллерии, а потом его контузило взрывом фугаса — и вот он очнулся в этой яме. Голова пылала, перед глазами все плыло, его тошнило, хотелось пить. Рядом лежал, свернувшись калачиком, салажонок, скулил и трясся всем хилым телом дистрофика. Борис положил ему руку на плечо и прохрипел:

— Не трусь, пацан, мы еще с тобой повоюем.

Над краем ямы нависла голова в зеленой повязке, и сквозь густую бороду блеснула белозубая улыбка:

— Ванька очнулся. Я тэбя лычно рэзать буду, Ванька. Так харашо рэзать буду, что ты прасыт умереть будэш.

— Это, дорогой, вряд ли... — задумчиво ответил Борис.

Бородач ушел и вернулся с тремя разбойниками. Они спустили в яму лестницу и молча ждали, пока раненые поднимутся. Борис подсаживал паренька, но когда на земле повертел головой, чтобы понять, где они, голова закружилась и тошнота снова подступила к горлу. Едва устоял на ногах.

Привели их в полуразрушенный дом, усадили за стол. Перед каждым поставили банку с тушенкой и положили по куску хлеба. От запаха пищи замутило и засосало в желудке. Они набросились на еду. Бородач, наверное, старший из всех, с зеленой повязкой на лбу, посмеялся, перекинувшись со своими на гортанном наречии, потом ласково заговорил по-русски:

— Мы уважаем воинов. Вы настоящие мужчины. Мы не хотим вас убивать. Мы хотим, чтобы вы стали нашими братьями. Враг у нас один. Это он послал вас в наш дом убивать наших детей. Мы вместе будем кушать шашлык и воевать. Примите нашу веру. Станьте воинами Аллаха. Здесь уже много славян стали нашими братьями.

— Мы православные, — глядя перед собой, сказал Борис. — Крест мы надеваем раз в жизни и не снимаем до смерти. И если я предам свою веру, ты первый меня уважать перестанешь.

Часовой, который обещал «резать Ваньку», вынул нож и стал умолять старшего разрешить ему выполнить обещания, но тот остановил его жестом руки и с улыбкой произнес:

— Нет бога, кроме Аллаха. Как я могу уважать неверного? Что ты говоришь?

Наступило молчание. Бандиты переговаривались между собой. Салажонок искоса взглянул на упрямого сержанта и быстро опустил глаза. Борис положил руку на его худенькое плечо и крепко сжал стальной кистью. Когда мальчишка поднял на него глаза и снова встретился взглядом с сержантом, тот отрицательно качнул головой. Этот бессловесный диалог заметили хозяева и увели салажонка в соседнюю комнату.

Бориса вывели из дома и вернули в яму. Старший бросил напоследок:

— Думай, солдат, у тебя одна ночь.

...В полутора тысячах километров от этого горного поселка, в уютной квартире на берегу широкой реки сидела на кухне Нина и смотрела в одну точку. Муж после вечернего молитвенного правила спокойно заснул. Завтра ему на новую работу в солидную фирму. Нина выгладила его новый костюм, рубашку и повесила на плечики. Пыталась заснуть, но сон не приходил, выпитая валерьянка не помогла, она зябко куталась в теплый пуховый платок и внутренним зрением наблюдала за растекающейся в груди черной тоской. В сознании вспыхивали яркие картинки прошлого, обычно они успокаивали, но теперь глубоко впивались в сердце холодными иглами. «Если с Борькой что-нибудь случится, я не переживу», — прошелестело в тяжелой голове.