— Церковь лишь служит Истине! Она лишь свидетельствует о верности Писания. И надо переводить скорее всё Писание на русский, дабы все читали и уразумевали Слово Божие.

— Да ведь все не поймут!

— Ты дай возможность понять, а там видно будет!

В стенах академии Филарет был столь же деятелен и требователен, сколь добр, однако если строгость ректора на экзаменах скоро становилась известной, мало кто узнавал об иных сторонах его натуры. Пришёл как-то к отцу ректору студент первого года Пётр Спасский с просьбой об увольнении из академии по слабости здоровья. Обыкновенно выход из академии был затруднён и влёк за собою если не позор, то очевидное бесславие. Филарет досмотрел на хилую, горбатенькую фигуру бледного лицом дьячковского сына и пожалел его, хотя вполне мог уволить и за неспособность к учению: Спасский был сведущ в Писании, имел благое поведение, но писал безграмотно, каким-то полурусским языком, мало знал историю и философию, был резок и груб со всеми. Всё ж таки Спасский был отпущен на год домой по болезни.

Отец ректор помог деньгами на дорогу, а далее при том же добром содействии Пётр уволился из академии. Пожалевший одинокого малого ректор столичной семинарии архимандрит Иннокентий Смирнов пристроил его к себе учителем латинского и греческого языков.

Донёсся до Петербурга слух о трудной жизни в Оренбурге архимандрита Филарета Амфитеатрова, коего угнетало семинарское начальство, а тамошний владыка чуть ли не бил его, оскорблял публично. Отзывы же о самом отце Филарете доходили самые благоприятные: высокоучен, характером неподкупен и прям. Дроздов видел смысл своей близости к властям предержащим именно в помощи достойным. По его просьбе Филарет Амфитеатров был переведён в тобольскую епархию на должность ректора семинарии и настоятеля второклассного монастыря, а уже через два года служения там показал себя отличным администратором и редким по аскетической настроенности монахом. «Это не человек, а ангел во плоти», — писал в официальном отчёте в Синод тобольский владыка Келембет. Столь редкий отзыв привлёк внимание митрополита Амвросия, и Амфитеатрова вызвали в Петербург, где соименник взял его к себе инспектором академии. Они даже подружились, хотя близко сойтись не могли по несходству натур. Активному и деятельному Филарету Дроздову требовалось большое и сложное дело; при всей несомненной аскетической сосредоточенности он был готов всегда к преодолению трудностей и каверз, рифов и мелей в житейском море. Филарет же Амфитеатров, уступая В блеске и глубине, был также высокоучен, но склонен более к довольствованию Имеющимся; он бурь Не искал и старался обходить конфликты в суетном мире, нимало, впрочем, не поступаясь ни верою, ни убеждениями, ни совестью.

В пути хорошо думается. В свои переезды по городу Дроздов размышлял о делах, а подчас задавался простыми и наивными на первый взгляд вопросами; о пределах верности служителя Божия царской власти, о соотношении веры и знания в постижении Божественного пути. Он-то неизменно отдавал первенство вере. Постоянно видел он в малых церквах и огромных соборах мужиков и баб, торговцев, ремесленников и солдат, самых что ни на есть простяков, молящихся с такой полнотой чувства, какая иным монашествующим давалась с трудом. Искренность веры поднимала их над неполнотой знания, хотя уж они наверняка не знали слов апостола Павла, сокрушавшегося: «Желание добра есть во мне, но чтобы сделать добро, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю...»

Нередко слышал Филарет откровенное удивление в барском кругу, где также простое и искреннее слово молитвы вдруг открывало человеку присутствие Творца. Именно поэтому и интересны были ему дворянские кружки мистиков, главное устремление которых состояло в личном, без посредников, приближении к Господу.

Однако крайности мистической увлечённости настораживали Филарета. В разговорах с Лабзиным он многажды пытался открыть глаза добрейшему Александру Фёдоровичу и его жене Анне Евдокимовне на значение Православной Церкви, но тот лишь улыбался, повторяя: «Всякая птица по-своему хвалит Бога». Наконец Филарет решил, что нет смысла стучаться в запертую дверь, и оставил попытки обращения Лабзиных на путь истинный. Причину их уклонения он видел не столько в неправильном воспитании, сколько в известной закрытости православия от общества.

Увы, церковные службы большинством народа воспринимались как важные, но таинственные обряды; произносимые на церковно-славянском языке тексты Писания и молитв оставались также непонятными; Священное Писание немногие из светских образованных людей брали в руки из-за той же трудности старого языка... И оказывалось, что как ни сильна и пламенна вера, но без истинного знания она с лёгкостью уклоняется в мистицизм, католицизм, протестантизм или раскол. Так Филарет утверждался в мысли о необходимости широкого церковного просвещения.

Неудивительно, что идея о создании в России Библейского общества не встретила в нём противника. Ещё в 1812 году английское Библейское общество прислало в Россию в качестве своего агента пастора Патерсона. В Петербурге англичанин был приветливо встречен княгиней Софьей Сергеевной Мещёрской, которая представила его обер-прокурору Святейшего Синода. Князь Голицын, воодушевляемый как религиозным пылом оглашённого, так и возможностью приблизиться к Европе, решительно поддержал намерения пастора. В декабре того же года, вскоре после освобождения русской земли от французов, государь утвердил доклад Голицына об учреждении в Санкт-Петербурге Библейского общества с благой целью: «для издания Ветхаго и Новаго Завета на иностранных языках для обитателей Российской империи иностранных исповеданий».

Вскоре ректор Филарет получил полуофициальное письмо от обер-прокурора Синода:

«Высокопреподобный отец Филарет!

Вам известно, что с Высочайшего дозволения учреждается здесь общество библейское, которое будет иметь первое заседание в субботу будущую, то есть 11 января, в доме, мною занимаемом, в 12 часов пополуночи. Сословие сие поручило мне звать в сей день ваше высокопреподобие, прося сделать ему честь принятием на себя звания члена онаго.

Преосвященные: митрополит Амвросий и Серафим, архиепископ минский и духовник Его Величества мною уже приглашены в члены.

Пребываю в прочем с истинным высокопочитанием вашего Высокопреподобия покорнейший слуга князь Александр Голицын.

Санкт-Петербург. 9 января 1813 года».

В назначенный день не первым, но и не из последних архимандрит Филарет появился в хорошо известном ему доме на Фонтанке. Собрание оказалось большим и знатным: все члены Святейшего Синода, католический митрополит Сестренцевич, английские и голландские пасторы, министры внутренних дел и народного просвещения, немало аристократов из царского круга. Оживлённые разговоры велись по-французски и по-латыни, пока хозяин не обратился с просьбой о внимании.