– Плевать, какой паспорт! – рявкнул Хромов: – Она беременная. И она на вот такенных каблуках! Мичман! Кто пользовался узлом спецсвязи с утра?

Тюремная камера напоминала сортир на каком-нибудь заштатном полустанке – крашеные стены, кафельный пол и высоко в потолке окошко, чтобы подростки не подглядывали.

Гедгаудас Зиедонис сидел на нарах, скрестив ноги по – турецки, и смотрел на Принца и Екатерину Щукину глазами не столько злыми, сколько невидящими.

– Я буду говорить в присутствии адвоката.

– Я – адвокат, – сказала Щукина.

Зиедонис посмотрел на нее прозрачными водянистыми глазами и сказал с отчетливостью, выдающей желание казаться иностранцем.

– Я буду говорить лишь с адвокатом, понимающим латышский язык. Я имею на это право.

– Ты не убивал Прибалта, – сказал Принц: —. А мне нужно знать, кто его убил.

– Я, – едва слышно сказал Зиедонис. На виске у него дергалась светло – голубая жилка. Зубы торчали лопаточками, как у хомяка.

Когда-то он был чемпионом Европы на юношеских соревнованиях по картингу. Потом армия. Потом водитель у Робертаса Юшкаускаса, особо ценимый за навыки скоростной езды по проселкам и городским дворам. Принц уже успел просмотреть уголовное дело, сейчас этот пухлый том листала Катя Щукина.

– Ты любишь риск, но не выносишь вида крови, – продолжал уверено Принц: – ты единственный из приближенных к Робертасу не носил оружия. Поэтому именно тебя выбрали, чтобы рассказать, как ты, сломя голову, бежал через засыпанный снегом двор. Прибалт палил по тебе из пистолета, но ты его все-таки настиг и воткнул бутылочное горлышко жертве в подбородок. Но ты крови боишься, вот незадача-то.

Латыш молча кивнул. И тогда заговорила Екатерина Щукина. Ее голос сейчас меньше всего подходил для чтения лирических стихов. Зато он мог бы звучать с любой судебной трибуны.

– Налицо типичный случай самооговора. Известны разные типы преступников, берущих на себя заведомо непомерную вину, от умалишенных, до склонных к самоубийству. Данный случай совершенно ясен. Подзащитный надеется. Надеется на что-то, обещанное ему. Подзащитный рассчитывает выйти на свободу как можно скорее. Подзащитный влюблен.

Гедгаудас Зиедонис резко поднял голову, и Принц, воспользовавшись этим, сунул ему под нос открытый ноутбук. Там в окошке электронной почты виднелась фотография, вернее, кадр, сделанный камерой наблюдения где-то в метро.

– Красивая девушка, Гедас? – Принц задал вопрос напрямик и сам же на него ответил. – Мне кажется, что очень. И еще мне, Гедас, ужасно жаль, что сейчас она едет по эскалатору в питерском метро, а на животе у нее бомба, начиненная шрапнелью из рубленных гвоздей. Но девушку можно понять, Гедас. Ведь ее жениха Гедгаудаса Зиедониса пытали в застенках Санкт – Петербургского ФСБ! Ведь он покончил с собой, оставив предсмертную записку! Ведь эту записку опубликовали три дня назад все газеты Евросоюза! А польский паспорт на чужую фамилию и билеты до Петербурга на двадцать седьмое число были куплены для твоей невесты заранее, Гедас!

– Он говорил… – голубая жилка на виске бывшего гонщика больше не пульсировала, он сжал зубы, и, оскалившись, прорычал: – он говорил мне, что так проще будет добиться освобождения… Через официальные каналы и консульство. Он говорил, что Прибалта грохнули его люди, потому что из фонда ветеранов организация давно превратилась в мафию. А на мне ничего нет, я могу дать показания, и ехать…

– Кто? Кто это тебе говорил?

– Небольшого роста. Я не знаю его по имени. Он пару раз заезжал за Прибалтом. На своей машине. Рыжий. Очень некрасивый. Слушайте, вашей девушке плохо…

Принц резко обернулся. Катя Щукина стояла у покрашенной масляной краской стены и слабо улыбалась.

– Чтобы организовать кровавый теракт, – задумчиво проговорил Принц, мало найти камикадзе и прицепить на нее пояс шахида. Нужно еще, чтобы была толпа. Большая толпа. Катюша, я глубоко уважают поэзию Бродского, но ты, кажется, встречалась с тем, кто приходил в эту камеру, а позже на узел спецсвязи?

– Поляков… журналист Поляков, русская служба Би – Би – Си, – сказала адвокат Катя Щукина: – он говорил, что представляет фонд поддержки демократии. Он говорил…

– Я знаю, что он говорил, – резко перебил ее Принц: – потому что здесь он говорил, что он офицер ФСБ Поляков. Меня интересует, что он делал? Деньги на марш протеста от него? Сколько?

– Ну ты же видел этот марш, – слабо махнула рукой Катя.

Девушка в плаще посмотрела на часы и улыбнулась сама себе. Она знала, что ее видит камера наблюдения под козырьком одного из банков. Но знала она и то, что сейчас в этой камере нет божьего, всевидящего глаза. Просто холодное стекло.