Шрифт:
— Глупая! Что ты понимаешь? «Дюльбер» — гостиница. Какая там зелень?
— Люди едут в Евпаторию не ради зелени, а ради пляжа. А кто хочет зелени, пускай едет в Мисхор! запальчиво возразила Гульнара.
— Девочки, не шумите... — с болезненной ноткой сказала мать. — Бог с ними, с богачами. Я просто не могу видеть, просто в и д е т ь не могу эту халупу рядом с нашей прекрасной виллой. Ну, за что это нам? Все смеются. Неужели в Крыму не найдется власти на этого ужасного старика?
— Но почему ужасного?
— Потому что ужасного! — с апломбом ответила Розия.
— И ничего не ужасного. Он очень милый старик.
— Что значит «милый старик»?
— Да, да, милый. Он хороший, он честный.
— Подумаешь, честный! Все честные!
Но Гульнара уже выскочила из-за стола и понеслась к злополучной хибарке.
— Авелла! — послышался чей-то призыв.
Гульнара остановилась: у ворот стояли Володя Шокарев и Сима Гринбах.
— Леська дома?
— Не знаю. Кажется, нет.
Юноши подошли ближе.
— Вот какое дело, — сказал Гринбах. — Леська вчера в классе не был, а есть новость.
— Какая?
— Бал в женской гимназии.
— Ну? А младших пустят?
— Не думаю, — улыбнулся Гринбах. — Только с шестого класса. Как всегда. Позвольте вам представить моего друга: Володя — Красное Солнышко, он же Шокарев, сын богатых, но честных родителей.
— Очень приятно.
— А теперь он познакомит меня с вами.
Этот пошлый прием уличных донжуанов показался Гульнаре необычайно остроумным. Она засмеялась и уже весело поглядела на Гринбаха.
У Шокарева в руках отливал багряным глянцем футляр зернистой кожи.
— Что это у вас? — спросила Гульнара.
— Корнет-а-пистон. Труба такая. Перед балом дадут концерт, так вот Леське поручили сыграть песню Леля.
— Кого-кого?
— Леля.
— Это из «Снегурочки» Римского-Корсакова, — сказал Гринбах. — Знаете? «Туча со громом сговаривалась». Я ему и ноты принес.
— Ну, давайте сюда. Передам.
Гульнара поднесла к губам корнет и, раздув щеки, сильно дунула в мундштук. Труба хрюкнула поросенком. Все засмеялись.
— Это мой инструмент. Собственный, — сообщил Шокарев.
— Собственный? Значит, вы играете? Почему ж тогда Леська, а не вы приглашены на концерт?
Шокарев смутился еще больше:
— Потому что Леська играет хорошо, а я плохо.
— А с какой стати Шокареву играть хорошо? — засмеялся Гринбах.— У его отца пятнадцать миллионов.
— Ну и что же из этого?
— А то, что он все делает плохо, потому что ему не к чему псе делать хорошо, как нам, грешным.
— Самсон, перестань... — досадливо проворчал Шокарев. — Ты ведь знаешь, что это не так.
— Так, так! — чуть ли не закричал Гринбах. — Он очень способный парень, но ему не надо думать о том, кем он будет. Он все уже сделал, родившись сыном Шокарева, а не, допустим, Гринбаха или Бредихина.
— А я ведь догадалась родиться дочерью Булатова, и все-таки мне этого мало: я хочу быть знаменитой певицей.
— Браво! — зааплодировал Гринбах. — Вот, Володька, бери пример.
В лазоревом тумане возник силуэт человека, гребущего стоя.
— Елисей приехал!
Гульнара бросилась навстречу:
— Рачков привез?
— Не успел. За эту неделю наросло столько мидий, что никак не мог бросить: рву, рву, а их все больше и больше. Как нарочно.
Гульнара надула губы и пошла в дом.
— Погоди, Гульнара! Я сейчас все сделаю! Рачки-то ведь здесь, под рукой. Ну, чего ты, Гульнара?
Леська спрыгнул на песок и бросился за девочкой.
— Гульнара! — взывал Леська, даже не заметив Гринбаха и Шокарева.
Друзья переглянулись.
— Мир праху, старина, — сказал Гринбах. — Пойдем, Вольдемар?
— Пойдем.
— Симбурдалический тип! — заключил Гринбах.
Леська кивнул друзьям, так и не обнаружив их присутствия.
Корнет-а-пистон обладал великолепным звучанием и слушался малейшего дуновения. Казалось, подставь его под порыв ветра, и он отзовется мелодией.
Елисей попробовал гамму, потом укрепил ноты на стенном зеркальце, как на пюпитре, и собирался сыграть первую фразу.
Но тут он вспомнил, что к этому мундштуку прикоснулись губы Гульнары. Он видел это с шаланды.