Ура! Земля!

– Что тут у тебя происходит? Андрей звонит вчера в двенадцать, я уже спать залегла: езжай к Наде, у нее что-то не так!

Я ему говорю: «Куда я поеду ночью? Электрички не ходят». Он тогда велит мчаться самой ранней утренней.

«Чего ты боишься?» – спрашиваю. А он мне: «Езжай», и все тут. – В голосе Иришки не было и оттенка прежнего ее ленивенького любопытства «на всякий случай».

– Я ничего не понимаю, – быстро заговорила Надя. – Сама ничего не понимаю. Но у меня в прихожей лежит непонятная женщина. Маньячка, наверное. Она каждую ночь ко мне ходила: ключи у нее были. Сперла подзаряжалку, вещи перекладывала. Изводила меня. Я вдруг догадалась, что кто-то бывает по ночам, забралась на второй этаж по лестнице полуразобранной, она за мной. И рухнула вниз… Я думала – их много. Потом слышу – женский голос. И ничего не могла сделать. Всю ночь орала, на помощь звала. С ней пыталась говорить. Она мне отвечала, но все про себя забыла, даже как ее зовут. Сотрясение. Все, наверное, переломала себе. Я ей пела, чтобы она не спала. Потом вырубилась. И что с ней сейчас – не представляю. Там было тихо. Я совсем уже не соображала, что мне делать теперь. Думала по простыням спускаться. На балконе стояла. И тут – ты.

– Ох! Неужели… Ну-ка, дай я на нее гляну. – Ира, будто озаренная внезапной догадкой, оттеснила Надю от входа и первая вошла в дом.

Надя и не пыталась препятствовать. Страшно ей было. Вдруг там – конец? И все ее усилия ни к чему? Очень долго пострадавшая пролежала без помощи.

– Ох! Так я и знала! – раздались Иришкины причитания. – Екатерина Илларионовна! Зачем же вы так-то? Что ж это творится на белом свете? С ума посходили!

– Кто это? Откуда вы знакомы? – завопила Надя, протискиваясь в прихожую.

Глаза женщины были открыты. Взгляд неподвижен. Но ресницы едва заметно подрагивали. Жива! И к тому же Иришкина знакомая! Сумасшедший дом отдыхает!

Ира возилась вокруг своей Екатерины Илларионовны. Проверяла, где чего у той не работает.

Надя заметила валяющуюся вблизи распростертого тела тряпичную торбу. Подняла. Заглянула внутрь. На дне звякнули ключики. Все правильно она догадалась: вот ключики от ее собственной машины, вот от дачи. А вот и подзаряжалка!

Ей бы надо ненавидеть эту бабу, планомерно доводившую ее до безумия, а ей было все равно.

Она подключила телефон. Подержала его в руках. Набрала номер Энэм.

– Надя? – радостно удивилась та.

– Как ваши дела, Наталья Михайловна?

– У меня все хорошо, Наденька. Ты как? Ты где сейчас?

– Я на даче. Я все хотела спросить у вас, вернее, попросить… Вы не обижайтесь… Я хочу предложить вам денег. Ну, на жизнь. Помочь.

– Да что ты, девочка! Мне хватает того, что Андрюша каждый месяц привозит. Мне больше ни к чему. Ты добрая девочка. Не понимала я тебя, и ты меня не понимала. Вот как одна осталась, все прояснилось. А – поздно. Ты – копия Анатолия, папы. Благородная. Добро делаешь – не хвастаешься. Андрюша тоже велит с тобой на эту тему не разговаривать, что, мол, замкнутая ты, потому и его просила деньги подвозить. Я и сама знаю, что замкнутая. Ах, если б что-то можно было бы вернуть, девочка! Как бы я тебя тогда приголубила…

Наталья Михайловна всплакнула.

Надя ошарашенно молчала.

Одни сюрпризы. Ночь страшных тайн и их разоблачений.

– Вы только не волнуйтесь, Наталья Михайловна, я скоро вернусь в город, встретимся, поговорим…

– Обязательно! Обязательно! Спасибо, что позвонила! А то я, знаешь, так себя корю, так себя корю. Пошла на исповедь, покаялась, про тебя рассказала. А батюшка мне и говорит: «Какие же мы, православные, бываем жестокие!» Он сказал «мы», а я понимаю, что обо мне это, обо мне. Столько про себя вспомнила – страшно стало. А ведь, главное, уверена была, что права, что все знаю и понимаю. Думала, ты злая, эгоистка. Про маленькую девочку так думала!.. А эта девочка мне потом руку помощи протянула…

В трубке снова раздались всхлипывания. Надю тоже пробрало, в глазах защипало.

– Не плачьте, а то я сейчас тоже плакать буду. Ведь все хорошо, да?

– Да-да… – хлюпала трубка. – Ой! Да что ж это я! Ты же с мобильного звонишь, а я твои денежки трачу!

– Не важно все это, я скоро перезвоню, и вы звоните, если заскучаете. Не грустите.

Ну и дела! Вот так Андрюшечка! Она ему все детские гадости про мачеху вывернула, а он – помогать! И ни словом никогда не обмолвился. Не хотел, чтоб она узнала, тайну хранил, а делал, что считал нужным. Почему же это он – такой хороший, а она, получается – злобная эгоистичная жадина, раз не посчитал нужным даже посоветоваться с собственной женой насчет собственной ее мачехи!

Но Надя прекрасно понимала, что муж поступил правильно. Он не разбирательств семейных хотел, а просто считал необходимым помогать родственнице-пенсионерке, какой бы тяжелый характер у той ни был. Что ж ей, из-за тяжелого своего характера – голодать теперь? Или милостыню выйти просить? Нравится, не нравится, а есть такой порядок: долг сильных перед старыми и малыми. Можешь помочь – помогай и не рассуждай. А стал бы он с Надей советоваться – тоже хорошего мало. Еще бы и поскандалили. «С чего это ей помогать?» – запросто ведь могла бы она так сказать. И пошла бы поехала: про одинокое детство, ревность мачехи и тому подобное, много раз перемолотое уже. А потом бы, ясное дело, «ушла в себя». Это у нее хорошо получается.

Как же со мной тяжело, ужаснулась Надя. Если даже близкий человек доброе и правильное дело таить от нее должен ради семейного мира и спокойствия. Как же это она ни разу за свою жизнь не глянула на себя со стороны? И почему считала себя незыблемо правой? И какие тайны есть от нее у Андрея еще?

Однако возможности надолго углубиться в раздумья судьба пока предоставить ей не могла. Отвела душу интересным разговором, и пора возвращаться в суровое настоящее.

Иришка, пыхтя, возилась около Екатерины Илларионовны. Она уже оттащила обломки лестницы в угол, накрыла пострадавшую двумя шерстяными одеялами.