— И?

— А вы стоите между мной и возможностью.

— Угрожаете, коммандер?

— Помилуй боже, полковник! Угрожать джентльмену и человеку чести? Наоборот, предлагаю вариант, устраивающий нас обоих.

— Пятнадцать тысяч, милорд.

— Это невозможная сумма! Одиннадцать.

— Четырнадцать, я тут же возвращаюсь в Петербург.

— У меня нет при себе таких денег, полковник! Двенадцать, и возвращаю шведскую посудину вместе с командой.

— Они не стоят и десяти шиллингов. Тринадцать, и то лишь из уважения к королевскому флоту, который обеспечит «Нетрезвую русалку» водой и провизией.

— Хорошо, двенадцать с половиной, но вы дадите расписку никогда не воевать против Англии.

— Обычного честного слова недостаточно? Впрочем, расписка против золота… Я предпочитаю наличные звонкой монетой. Да, милорд, остановимся на двенадцати с половиной. Но в гинеях.

Через три часа коммандер Когрейн с плохо скрываемой ненавистью смотрел вслед удаляющемуся шведскому судну, с трудом сдерживая желание отдать команду канонирам разнести это корыто в щепки. Но нельзя, слишком многие узнали об этом чертовом русском полковнике и его миссии, слишком велики будут осложнения в случае его утопления. Пусть плывет. Но откуда он узнал о некоторых сбережениях, сделанных во время средиземноморского патрулирования? Не иначе, нечистый ворожит… И турецкое золото взял по заниженному курсу…

Ладно, пусть сожаления останутся в прошлом. А впереди ждет доклад адмиралу Хайд Паркеру, блистательный поход в Россию на мостике фрегата как минимум и… и прочее, заманчивое и великолепное!

— Что ни говорите, Александр Павлович, а наше новое обмундирование более приспособлено…

— К каторжным работам?

— Нет, к новым задачам. — Тучков с силой воткнул тяжелую пешню в лед, распрямился и захлопал по карманам в поисках трубки. — Не желаете попробовать недавно завезенного?

— Кременчугский? — Командир тоже отставил инструмент. — Александр Андреевич, право слово, курение оного можно приравнять к изощренной пытке.

— Думаете, моршанский будет получше? Сомневаюсь… зато в нашей казарме клопов нет.

— Разве что так…

— А с другой стороны — вполне соответствует недавнему указу о запрете ввоза в Россию иностранных товаров, если таковые имеют свойства отечественных.

— Надеюсь, кофий жжеными желудями не заменят?

Тучков лишь неопределенно пожал плечами:

— Во всяком случае, французского шампанского нам больше не пить.

— Это да. Но вот чайку… — Александр обернулся: — Василий, давай дуй на «Недотрогу», пусть чаю всему батальону сообразят. И пошевеливайся.

Денщик, трудившийся чуть поодаль, гаркнул что-то радостное и побежал в сторону линейного корабля «Не тронь меня», большинством обзываемого «Недотрогой», наиболее циничными — «Девственницей». Да… так уж получилось, что вместо ожидаемых штрафниками ружей им выдали совсем другое оружие и бросили на вызволение вмерзшей в лед Ревельской эскадры. Зачем это нужно было делать и почему нельзя дождаться, пока все растает само, не знал никто. Но посетивший опального наследника бывший Рижский губернатор Христофор Иванович Бенкендорф заявил, наставительно воздев к небу указательный палец:

— Зачем искать глубокий смысл в том, в чем, возможно, его никогда и не бывало? Вам, Ваше Высочество, требуется приучить своих штрафников к мысли, что приказы существуют для их обязательного исполнения, а не обсуждения нижними чинами. И потом… усталость совершенно замечательно выбивает из солдатских голов всякие дурные намерения.

Александр не стал спорить с заслуженным генералом, к тому же пользующимся расположением отца, так как с собственным мнением еще окончательно не определился, а решил воздействовать личным примером. И вот уже неделю распорядок батальона был таков — утренняя побудка с последующим обливанием холодной водой по суворовской методе, потом экзерциции штыкового боя с пешнями вместо ружей, легкий завтрак из каши и двух фунтов хлеба с чаем, и вперед. Обед доставляли на место работ передвижными кухнями, а на ужин шли сами. Или, если в светлые головы командиров приходила мысль о дополнительной тренировке, бежали.

Командиры… вот еще одна головная боль прапорщика Романова. Тучков, с которым Александр в последнее время особенно сдружился, имел несколько иное мнение о проводимых унтерами занятиях. Не далее как вчера заявил:

— Согласитесь, Ваше Высочество, в ночных тревогах есть определенная прелесть. Совсем как в старину, когда по знаку дозорных поднимались богатырские заставы на отражение набегов. И все это имеет смысл!

Вот и сейчас начальник штаба батальона не давал покоя своему командиру:

— О чем задумались, Александр Павлович? Жизнь прекрасна, просто нужно смотреть на нее с правильной стороны. Это только кажется, что судьба повернута к нам ретирадной частью — достаточно сделать небольшое усилие, и вот… и вот она уже улыбается. А всего-то — быстрота, натиск и обходной маневр.

— Вольно же вам балагурить.

— А что не так? Здесь нам осталось всего лишь на три дня работы, погоды хорошие стоят, весной пахнет… А как красивы вон те паруса у кромки льдов, не находите?