Шрифт:
— Святослав Кондратьевич?
— Он излагал свою теорию об эволюции разума во Вселенной. Устинович выступил оппонентом.
— Любопытно.
— Мне тоже… Мозг — не цель эволюции материи, я ее этап. Целью эволюции Вселенной является производство материи высшего порядка, способной к дальнейшему самоусовершенствованию… И вообще очень много интересных, оригинальных мыслей… Жаль, тебя не было. Мы и вчера собирались.
Вадим принялся за кофе. А где он был вчера? Ах, да, в ресторане. Склероз. Провал памяти… Мелькнули, как в тумане, контуры, неясных силуэтов. Саша Зимин, какой-то парень, Вероника… Все это в одном замкнутом кольце, похожем на портьерное, где застрял воробей… Вадим взял бутерброд. Холодная ветчина. Видно, из холодильника…
— Я обязательно тебя сведу с Зайченко, — говорила Ирина. — Они часто собираются у Устиновича… Или такой тезис: свое бессмертие материя видит не в человеке, а в результате его деятельности, каковым является ментальное поле как носитель информации, полученной человеком в процессе бытия…
— Ментальное — значит продукт мышления, — Вадим поставил пустую чашку и прищелкнул языком. — Теперь мне понятно, зачем тебя пригласили на этот конгресс.
— Ничего подобного. Я высказала ряд дельных замечаний, — ответила Ирина.
Он заметил, как слегка дрожит ложечка в ее руках. Ирина избегала смотреть на него…
Старинные стенные часы пробили двенадцать. Надо уходить. Они уже минут десять молчали, сидя в разных углах дивана. На слабое предложение Ирины, не хочет ли он еще кофе, Вадим не ответил. Какое-то щемящее, грустное чувство растекалось в его груди. Ему так хорошо сейчас сидеть в этой уютной комнатке. Книжные полки с толстыми печальными фолиантами по астрономии и медицине, короткий бронзовый подсвечник, ваза с двумя одинокими бледными розами, портрет Леверье в коричневой раме, растрепанные ноты на пианино…
Ирина опустила тонкие длинные руки, словно она сделала все, что могла, а на остальное у нее уже нет сил. И пусть все идет так, как должно идти.
— О чем ты думаешь? — проговорил Вадим. — Слишком тихо в комнате.
И тишина бывает выразительна. Бах в «Токкате» использовал изумительный аккорд тишины. Кульминация, построенная на паузе.
— Удобный прием.
— Не каждому дано им воспользоваться.
— Может быть, поиграешь мне что-нибудь. На дорогу.
— Нет.
— Ты не жалеешь, что пригласила меня к себе?
— Нет.
Молчание.
— Тогда я пойду. Я сегодня чудесно провел вечер. Вторую его половину… Так редко бывает, что встретишься с коллегами и никто не лезет в душу с советами и нравоучениями… Ты молодец, Ира.
— Как часто мне говорят: «Ты молодец, Ира». Высшая похвала! — Ирина погасила торшер.
Вадим встал у окна. Он видел свое отражение. Куда-то в угол рамы натекла фигура Ирины.
Часы шумно задышали, что-то в них раскручивалось, приготавливалось, и наконец, собравшись, отзвонили четверть первого.
В раме окна проявилось небо. Казалось, звезды перекачивают друг в друга свой дрожащий свет. Более жадные насыщались, распухали и успокаивались. Яркие, довольные. Другие бледнели, ослабевали, превращаясь в мерцающие точки. Они все отдавали, что у них было.
— Ты уйдешь, Дима, или… останешься?..
Вадим не отвечал.
Ирина подошла к окну и прижалась к Вадиму.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Бродский, выгнув спину, ковырялся в старом усилителе, отыскивая нужные детали. Он то и дело отрывался и звонил в библиотеку.
Экспериментальная установка Вадима покоится на трех точках опоры. Классический вариант равновесия. Двумя точками служат дубовые чурки, третьей — толстая книга в сером переплете. Вадим меняет частоту и записывает отсчет в новенькую тетрадь. Работа нудная, однообразная.
Один килогерц — запись. Полтора килогерца — запись…
Надо бы поручить это Сене Зуеву. Однако того что-то не видать…
Два килогерца — запись. Механические действия. Думай о чем угодно.
Все утро его не оставляла мысль — заметил ли кто-нибудь его выходящим от Ирины, а если заметил, то что особенного, допустим, он перед работой зашел за чем-нибудь, и вообще кому какое дело до его личной жизни, он не мальчишка…
Эдуард вновь направился к телефону. Но не дошел — взгляд скользнул по установке Вадима. Бродский оцепенел. В следующую секунду, издав нечленораздельный звук, он бросился к установке.