* * *

Главврач Борис Николаевич Старков разглядывал диплом «с отличием» своей новой сотрудницы. Он с интересом поглядывал поверх очков на привлекатель­ную девушку, стоявшую в её кабинете, и не думал предлагать ей присесть на стул. Не всегда отличники становились хорошими специалистами, а девушки с такой внешностью. ещё реже. Мало того, через годик-два выскочит замуж и.

– Посмотрим, посмотрим.
– пробормотал он себе под нос и ещё раз глянул на светло-каштановые, с золотистым отливом волосы девушки, подстриженные под модную причёску «фокстрот» с обязательной чёлкой, закрывающей лоб. Синие глаза смотрели выжидательно, но без робости.

– Прасковья Ивановна Киселёва? Ага. практику имеем? Да, есть такая! Ну, а желание работать?

– Есть!
– коротко, но решительно ответила Паша.

– Вот это самое главное! Настраивайтесь на то, что делать придётся всё, в том числе наводить порядок и мыть полы! Сегодня устраивайтесь, отдыхайте, а зав­тра - в бой!

Паше не привыкать. Первым делом она начисто вымыла полы в своей комна­те с единственным окошком на втором этаже. Железная кровать, этажерка, стол, старенький платяной шкаф и умывальник с подставленным внизу ведром - новое жильё понравилось. А главное - на окне горшочки с цветущей алой геранью. За окном - деревья, луг и кустарник в пойме небольшой речки со знакомым назва­нием Карачан.

Паша открыла на постели фанерный чемодан с металлическими уголками и стала вешать свой гардероб в шкаф. Она брала каждую вещь в руки, вспоминала, как мама шила всё это на «зингеровской» машинке... Вот блузка из белого ба­тиста, с вырезом на шее и белым бантом на спине, сатиновая чёрная юбка-клёш. Как-то мама распорола своё почти новое шерстяное платье и пошила им с Анной две узенькие юбки со складками до бедра, а потом они подросли и сделали ещё разрез сбоку. Итого у неё: две блузки, платье креп-жоржетовое, платье ситцевое, летнее, и две юбки. Осеннее пальтишко, подаренное Аней, было очень лёгким, и Паша пожалела, что когда-то отдала тёплый свитер за лепёшку. Ничего, до холо­дов она заработает денег, купит себе зимнее пальто да тёплые сапожки! А пока есть туфли и модные белые прорезиненные тапочки со шнурками, которые очень хорошо смотрелись с белыми носочками.

Паша прилегла на кровать и долго смотрела на светлеющий проём окна с лёг­кими занавесками и алеющими пятнами герани: с этого времени, где бы она ни жила, на её окне стояли эти цветы, первые цветы её юности, ставшие свидетелями её первой и последней любви.

* * *

– Киселёва! Киселёва! К главврачу!
– всё чаще слышался этот возглас в кори­дорах больницы.

Паша уже привыкла: за какой-то месяц она стала незаменимой помощницей Старкова. Нужно было навести порядок в выдаче и учёте медикаментов: на днях сестра Мандрыкина дала пациенту вместо микстуры выпить нашатырного спир­та! Пришлось устраивать специальные шкафы с замочками и надписями на них названий лекарств. С этим Паша справилась, и уже без её ведома никто не мог раздавать таблетки.

Беспорядок царил и в приёмной, посетители подолгу ждали, пока их запишут к врачу. Особенно тяжело было с безграмотными стариками, приходилось долго выслушивать и затем терпеливо объяснять необходимое. Терпением местные медсёстры не отличались, вели себя высокомерно, ждали подачки, как батюшка в праздник. Борис Николаевич только что уволил двух таких и назначил Пашу старшей сестрой. Селяне стали звать Киселёву ласково «наша докторица», ведь она и выслушает терпеливо, и объяснит всё толком, успеет завести карточку и проводит к нужному врачу. А главное - всё это делает от души, бескорыстно, от подношений отказывается.

Кроме повседневных забот в больнице приходилось акушерствовать при ро­дах, а также выезжать с врачами по вызову. Паша возвращалась в свою комнату с геранью на окне поздно, быстро засыпала, а утром вставала с петухами, чтобы успеть привести себя в порядок и разобраться с записями в регистратуре.

Была у неё хорошая помощница, Маняша Селивёрстова, она окончила курсы медсестёр и подумывала поступать учиться. Старше Паши на год, она, тем не менее, беспрекословно подчинялась Киселёвой. В отличие от Катьки, Маня роди­лась молчуньей, разговорить её было нелегко, но, так же как и Катерина, любила ходить в клуб. Паша часто вспоминала Катеринку: подруга детских лет получила распределение в тот венерический диспансер, в котором они когда-то проходили практику. Теперь её заменила Маняша.

Маня жила в многодетной семье колхозного учётчика и в выходные дни летом подрабатывала там, где требовалась рабочая сила. Ростом на голову выше Паши, крепкого сложения, с высокой грудью и пшеничного цвета косой, она напомина­ла скульптурный монумент колхозницы, её совсем не лёгкая поступь по полам больницы была слышна издалека. Если нужно было передвинуть мебель - без Маняши не обойтись!

Так или иначе, но человек нуждается в близком существе. А Паше непременно нужно было кого-то опекать, наставлять, о ком-то заботиться. Несмотря на могу­чую фигуру, душой Маня была как ребёнок: Пашин диплом фельдшера казался ей недосягаемыми лаврами. В клубе, который они, несмотря на усталость, посещали каждую неделю, Маняша была тиха, как «украинская ночь». Она часами могла молча стоять у стены, без движений, вперив взгляд своих огромных, по-детски чистых глаз в пространство между сценой и потолком.

Парней, желающих пригласить Маню даже на медленное танго, не оказыва­лось, и она свыклась, с этим, никогда не сетовала на такое положение вещей, да и втайне страшно боялась, что её кто-то может пригласить и вывести за руку на середину зала.

Выражение «украинская ночь», употреблённое в связи с впечатляющим разме­ром фигуры Мани, её своеобразными манерами, а также происхождением роди­телей, выходцев из Украины, заимствовал у Пушкина местный остряк Гаврюша Стуков. Неистощимый на выдумки парень играл на аккордеоне, пианино. В алеш­ковской избе-читальне он появлялся с двумя друзьями: Гаврюшей Троепольским и Ваней Марчуковым. В этом «трио» худенький Троепольский выступал на ман­долине, Марчуков, обращающий на себя внимание пышной шевелюрой тёмных, зачёсанных назад волос, - на гитаре.