— Эта теория мне известна, сам неоднократно прикрывался ею перед самим собой. Защитная реакция на собственные поступки, от которых порой мутит.

— Да, и противно смотреть на себя в зеркало. А когда винишь в собственных грехах всех, кроме себя, выходит, что ты чуть ли не жертва. Тернер давно положил на меня глаз, но никаких предложений не делал. Я чувствовала, что он как бы пасет меня, чего-то ждет. И дождался: меня снял один мексиканец. Я повела его к себе наверх. Мы пили вино, лежали в кровати, — мне сейчас об этом даже вспоминать противно, а тогда вроде в порядке вещей было. Потом он стал одеваться и вдруг обнаружил пропажу портмоне. Он принялся лихорадочно рыться по всем карманам пиджака и брюк, выложил на столик револьвер, расческу, носовой платок, еще какую-то дрянь, но портмоне не было. Я помертвела: если он донесет на меня, я схлопочу, как минимум, пять лет.

— А ты действительно заграбастала этот портмоне?

— Я в глаза его не видела и до сих пор не имею понятия, куда он делся. А тот все ищет, ругается про себя, потом как закричит: «Это ты, потаскуха, увела мой портмоне? Сейчас я тебя сдам полиции!» Я ему: «Сеньор, умоляю, только не в полицию, я верну вам деньги. Сколько там было?» А он: «Десять тысяч!» У меня ноги отнялись. Это уже не пять, а все десять лет! И тут я увидела револьвер, будто специально положенный передо мной. Я схватила его и недолго думая пальнула этому мексиканцу в живот. Он схватился руками за рану, пальцы у него сразу стали багровыми от крови, он закатил глаза, вздохнул с присвистом и упал на ковер. Я заметалась по комнате, но тут открылась дверь и вошел Тернер. Он оказался решительным человеком, успокоил меня, велел немедленно ехать домой, а сам занялся трупом. Куда он его дел, мне неизвестно. После полуночи он пришел ко мне домой и мы проговорили до утра. Он меня уверил, что если я не наделаю глупостей, то никто не докопается до этой истории. Меня била дрожь и я только покорно кивала головой. Через две недели он снова появился в Дортинге и сказал, что нашел мне работу в другом городе. Так я очутилась здесь.

— Ягоды клюквы, — спокойно сказал я.

— Какие еще ягоды клюквы? — оторопела Мери.

— Обыкновенные, мне известен этот способ имитации убийства: под рубахой у того мексиканца были ягоды клюквы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что ты никого не убивала, револьвер был заряжен холостыми патронами.

— Ты хочешь сказать, что он разыграл меня? Для чего?

— Чтобы навечно привязать к себе, сделать послушным орудием в своих руках. Что ему успешно удалось. Разве не ясно?

— Значит, он провел меня, как дурочку? — лицо Мери неожиданно покрылось серым налетом.

— Так оно и было бы, если бы ты не провела его, записав на кассету последний разговор. Так что победа за тобой. — Мери на мои слова улыбнулась.

— Ты это сказал для утешения?

— Я так действительно считаю.

— Спасибо.

— Мери, Тернер официально оформил дом на твое имя?

— Нет, он оформлен на него, а со мной заключен договор, по которому Тернер мне, в качестве экономки, обязан выплачивать тысячу долларов в месяц. Поначалу мне это казалось избавлением, пока я не поняла, что влезла в грязь еще большую, нежели на прежней работе. Мне не отмыться, Дик. Чего я только не насмотрелась за эти два года: здесь шантажировали, совращали несовершеннолетних, заключали фиктивные сделки, шельмовали, запугивали, угрожали и убивали. Когда я увидела тебя, я сказала себе: «Мери, ты не дашь ему погибнуть и быть разделанным в подвале, как забитому теленку, ты спасешь его, Мери… Так оно и вышло…»— голова Мери склонилась набок и последние слова она произнесла почти неслышно.

— Мери, проснись, ты не должна сдаваться, мы выиграем сражение, вот увидишь!

— Ты выиграешь, — с удовлетворением произнесла Мери, — и отомстишь за меня, а мне уже ничего не нужно. Я исчезну, как только ты одолеешь убийцу. Я уеду к матери, там меня никто не найдет. И когда я исчезну, ты сможешь воспользоваться той записью и поставишь Тернера на колени. Обещай, Дик, что он обязательно станет перед тобой на колени. Только не наделай глупостей. Дик, я не перенесу, если с тобой что-нибудь случится. Не делай мне еще тяжелее, чем сейчас…

Утром в воскресенье я позвонил Элизе. Она тут же сняла трубку.

— Элиза, прости меня, я очень виноват перед тобой и вел себя скверным образом тогда, в лесу. Не сердись, хорошо? — Элиза молчала и я ощутил беспокойство. Если Тернер заподозрит игру, нам обоим несдобровать.

— Дик, это ты? — голос Элизы звучал страстно и напряженно, как и следовало по нашему сценарию. Впрочем, Элизе и не пришлось играть, все это у нее вышло естественно и непринужденно.

— Да, дорогая, я. Ты простила меня?

— Да, Дик, сразу же после нашей разлуки. Почему ты так долго не звонил?

— Я не знал, как ты отнесешься к моему звонку.

— Почему ты такой глупый, Дик, я все эти дни только и делала, что ждала твоего звонка и почти не отходила от телефона. Ты не забыл меня?

— Элиза, не было минуты, чтобы я не думал о тебе. Я порывался уехать отсюда, но не смог.

— Хорошо, что не уехал, я бы сошла с ума. Я хочу тебя видеть, а ты?

— Безумно.

— Где мы увидимся? Я больше не хочу в лесу…

— И я не хочу. Ты приедешь ко мне.

— К тебе?!

— Конечно, почему ты удивилась?

— Не знаю, ты всегда назначал встречи в лесу, вот я и подумала, что…

— Что кроме той поляны у меня ничего нет и что я ночую в парке на скамейке, получая пособие по безработице, да?

— Почти. И где ты живешь?

— Проспект Линкольна, семнадцать.

— О, так это совсем недалеко от меня. А кто в доме будет кроме нас? Жена и трое несовершеннолетних малюток? — было очевидно, что Элиза вошла в роль и она нравится ей самой.