Сиплый майор мыл в ванной руки. Я дал ему полотенце.

— Устал я, — сказал он, принимая полотенце, послушал, как наверху на пианино играют «Темную ночь», и подмигнул мне, — завтра всем выходняк, а нам опять работа.

Меня мучило то, что я послал заявление в письме, и оно могло уже прийти, и я не знал, что делать, и на всякий случай тоже подмигнул ему. Очевидно, он не понял и, чтобы проверить себя, мигнул еще раз. И я мигнул в ответ. И только тогда спросил:

— Вы мое заявление читали?

— Читал, — быстро сказал он, — это насчет чего?

— Насчет чекистской школы… — напомнил я, — о приеме. Я вчера посылал.

— Конечно, — сказал он, — это дело серьезное… Только ведь у чекиста должно быть железное сердце.

— И ясная голова, — сказал я.

— И чистые руки, — он показал мне чисто вымытые руки… — Хочешь мороженого? А, да… — и пошел в кабинет.

Я пошел за ним, будто наделенный каким-то новым правом.

В кабинете вся библиотека была вывалена на пол. Двое складывали рукописи и бумаги в накрахмаленные мешки.

Майор заложил руки за спину и стал смотреть на картину, — кривой лес, поезд и ворона с человеческим лицом и в одном ботинке.

— Это что ж? — спросил он. — Икар еврейской национальности?

— Это больной нарисовал с опухолью мозга… Они бывают очень талантливы.

Мама сидела в кресле, скорчившись, с горячей бутылкой из-под шампанского на животе.

Майор кивнул.

— Отказывается расписаться, — сухо пожаловался майору лейтенант со скрюченным набок личиком, — утверждает, что вовсе не муж…

— Я не утверждаю, — заговорила мама, — но, во-первых, у меня дрожат руки, во-вторых, он мне с шофером прислал письмо… Видите, он ушел от меня… Как же я могу?!

— Вижу, — засипел майор, — хотя и затрудняюсь квалифицировать. — Он пронзительно под пианино соседей засвистел «Темную ночь».

В ответ в кладовке завыл и стал скрестись Фунтик.

— Я думаю, надо расписаться, — сказал майор, посвистев. — Мальчик у вас хороший…

— Спасибо, — сказала мама и стала расписываться в книге на каждом листе. — Надя! — позвала она пронзительно. — Угости товарищей борщом. Ты почему не спишь? — закричала она на меня, глаза у нее были большие и абсолютно слепые.

— У меня в комнате тоже ищут, — заорал я в ответ, — где же мне спать?

На кухне бледный Коля держал холодную ступку на разбитом носу.

— Вещей нашлось уйма, — встретил меня Коля, — и авторучка немецкая, и финочка, за которую на тебя генерал грешил, и еще уйма… Финочка, знаешь, где была, в кресле… — Он испуганно посмотрел на грозную Надькину спину.

— Распространение панических слухов, — пронзительным голосом сказала бабушка в дверях, — в виде грядущего голода — 54/3 я беру, но агитации и пропаганды — 58/4, 3, 6 здесь даже не ночевала, — она помахала передо мной костлявым пальцем.

В столовую за ее спиной вышли Бела и Лена с книжками и одним на двоих чемоданом, обвязанным бельевой веревкой. К чемодану были прикручены коньки. Они сели очень прямо и стали читать. Были видны только аккуратные проборы на черных головах.

— Позвольте, мамочка… — В кухню вошел майор, кивнул на Белу с Леной и потянулся, будто после крепкого счастливого сна. — Не любят нас с вами Соломоновны… Плесни борща, хозяйка…

Надька поставила перед майором борщ, выколотила на тарелочку мясо и посолила его.

— Учти, — сказала она Коле, — у тебя тоже так выглядит…

— Не так, — сказал майор. И вдруг стало тихо. В тишине он с шумом втянул в себя борщ.

И все, даже бабушка, из кухни ушли, хотя он никого ни о чем не попросил. Втягивал в себя борщ со всхлипом и все.

— Вот что, — сказал он и положил передо мной пачку сигарет «Русская тройка» с золотым ободком, — кури.

И закурил сам. И я закурил, в кулаке, но не глядя, как раньше, на дверь.