Рэба опять взял и понюхал старый арбалет.

— Это не арбалет, это похлебка стухла, — участливо сказал Румата, — потом, вы сами пованиваете… Страшно, я вас понимаю…

— Не слишком, — вскинулся Рэба, — у вас сто восемьдесят шесть дуэлей, и ни одного убитого… Кости, уши… Кстати, только в аду можно научиться таким приемам боя…

— Уши тоже больно, — назидательно сказал Румата.

Тонкий поросячий визг не дал Румате договорить. Оборвалась и упала портьера, в кабинет с огромной быстротой на четвереньках вполз лекарь с разбитой головой, лже-Будах со слов Рипата.

— Я… короля, — это был не крик, а визг убиваемого животного. — Мне заменили горькую соль… — Он попытался втиснуться под стол, но влетели монахи и за ноги выдернули его.

Огромная рука прицепила на место портьеру и дверь захлопнулась.

— Ушей тебе мало, — заревел Румата.

«Сейчас или никогда, — билось в голове, — сейчас или никогда…»

Вся подготовка закончилась, теперь только вперед.

— Где Будах? Настоящего Будаха сюда, пес… Или я сейчас исправлю про дуэли…

— Ах, дон Румата, — Рэба из последних сил пытался держаться, — на что вам Будах? Он вам родственник, или как?

— Ты дурак, Рэба, ты же знаешь про меня в три раза больше, чем говоришь… Ты никогда в жизни не брался еще за такую опасную игрушку… Перед тобой такая горячая яма, которая тебе не снилась… Впрочем, все твои страшные сны — это я.

Очевидно, Румата попал.

Рэба тоже стал страшен. Он попытался кричать, но слова не складывались в предложения, он только брызгал слюной.

— Как пиявку… Никого не боюсь… — Рэба побежал, сорвал гобелен и распахнул тяжелые слюдяные окна.

Тяжелый гобелен захлестнул его, и Рэба выбрался из него, как из кокона.

Румате бешено хотелось подойти к окну, он догадывался, что там. Но он сел в свое скрипучее кресло и кинул ногу на ногу.

— Бам, — дурашливо сказал он, имитируя удар колокола в коридоре.

— Мы еще не знакомы! Позвольте представиться, — Рэба отбросил ногой гобелен, — наместник ордена на арканарской территории, боевой магистр Запроливья и прочее…

— Вздор, — заорал Румата, — ты плевок на моем сапоге… Игрок орехами на базаре… И согласись с тем, что ты сам это знаешь… Ты — ничто… Заруби себе на обоих ушах: я согласен тебя терпеть, но научись упрыгивать с моей дороги.

Румата взял миску с протухшим хлебовом и, перевернув, вытряхнул содержимое на пол. Загустевшее хлебово шлепнулось удивительно громко.

Дон Рэба быстро и просительно заулыбался. Из носа у него от напряжения потекла кровь. Он говорил, втягивая ее, и вытирая шапкой Кусиса, и торопя слова:

— Я мечтаю об одном — чтобы вы когда-нибудь были при мне. Может, вы — сын бога.

— Незаконный, — погрозил ему пальцем Румата.

Рэба не знал, точнее, побоялся понять.

— Я впадаю в ересь… Я даже не пытаюсь заглянуть в пропасть, которая вас извергла. Вы стремитесь к какой-то цели, мне непонятной…

— Ладно. Я устал, — сказал Румата, — берите вон перо и пишите, чтобы мне отдали Будаха…

Рэба кивнул, полез в какой-то ящик, достал два бронзовых, под золото, браслета. Один надел на руку Румате, другой, полегче, сунул ему в карман.

— А цель, по правде сказать, — Румата потянулся, — вымыться в горячей воде.

Только теперь он перекинул ноги через стол и пошел к окну.

За пеленой дождя в серое небо поднимались дымы пожаров. На мокрой площади перед дворцом чернел неподвижный огромный квадрат — тяжелые монахи в рясах, боевых сапогах и плоских касках в неправдоподобно точном строю.

— Смиренные дети ордена высадились сегодня в арканарском порту, — шипел сзади Рэба.

Когда Румата вышел на улицу, дождя уже не было, повсюду капало. Сильнее, чем обычно, кричали вороны, и поднималось сразу несколько столбов дыма, черного, какой бывает только при пожаре. Напротив крыльца во дворике охраны короны сидел здоровенный немолодой монах, сапоги стояли рядом, ноги монах держал в тазу с водой. Рядом на скамейке лежал хлеб и стоял кувшин.

— Хочешь молока, дон?

С Руматой так никогда не говорили здесь. Ни «вы», ни поклона. Как крестьянин крестьянину. Что-то мешало Румате идти, какой-то знакомый звук. Он даже в ухе ковырнул и, ковырнув, повернул голову.